|
А вот что писал к Мари Ф. И. Тютчев 3 октября 1865 г.:
«Опять пишу к вам, милая Мари, но не пугайтесь моего частописания: сегодняшнее письмо почти что деловое, вот в чем дело: при частых моих свиданиях с Милютиным (Варшавским) я имел случай заметить, что им хотелось усилить редакционный состав «Инвалида» и что они охотно бы возобновили порванную связь с Александром Ивановичем. Я, разумеется, ничего не высказал им определенного, но и не лишил их всякой надежды на успех; теперь жду от вас дальнейших инструкций по сему делу... Но вам, может быть, не захочется расстаться с Москвой, где дышит Соц и резвится Назаров. (Видите, какой вышел великолепный шестистопный ямб.)»
Для меня, конечно, было очень лестно, что Н. А. Милютин, как, без сомнения и брат его, Дмитрий Алексеевич, желали возобновить порванную связь со мною и вновь залучить меня в редакцию «Русского инвалида»: из этого очевидно было, что я не оставил у них дурных о себе воспоминаний; но само собою разумеется, что я, нисколько не колеблясь, предпочел остаться при «Московских ведомостях».
«Поздравляю от души Александра Ивановича, победителя Галлов», - писал к Мари Ф. И. Тютчев 5 ноября 1865 г., - но вижу, что ему не легко будет решиться перейти за Рубикон, а его Рубикон это «Московские ведомости». С Деляновым я непременно переговорю и надеюсь устроить дело удовлетворительно. Желал бы не ограничивать этим моего служения. Впрочем, я очень понимаю, что в данных обстоятельствах вам надо дождаться решения Московского университета, но ни на минуту не изменяя разумному убеждению, что для вас казенная служба необходима».
В бытность Ф. И. Тютчева в Москве в январе 1866 г. Н. И. Соц, бывшая уже в то время начальницей 1 Московской женской гимназии, подала ему мысль о том, как бы хорошо было склонить почетного опекуна и попечителя женской гимназии князя Трубецкого, как представителя ведомства императрицы Марии в Москве, к назначению меня начальником или инспектором Московских женских гимназий вместо Виноградова, который был ей очень несимпатичен. Так как эта комбинация нисколько не помешала бы моей деятельности в «Московских ведомостях», то я охотно на нее согласился, и у меня уцелела коротенькая записка Ф. И. Тютчева от 21 января 1866 г.: «Сейчас отправляюсь к кн. Трубецкому для переговоров, а от него прямо к к вам пить с вами чай. Итак, до свидания».
Результаты этих переговоров не были благоприятны. Князь Трубецкой не желал принять на себя инициативу в этом деле, тем более, что назначение Виноградова состоялось незадолго перед тем, и не было никакого основания ходатайствовать об его увольнении.
2 февраля 1866 г. Ф. И. Тютчев снова писал Мари: «Касательно дел ваших я преисполнен какого-то смутного усердия, которое меня просто бесит своею бесплодностью: мне кажется, что другой на моем месте давно бы что-нибудь придумал и устроил... Я говорил с Деляновым о слухах, сообщенных мне вами по поводу Вышнеградского; он им плохо верит: от оседланного дурака трудно ожидать, чтоб он сам собою сбросил седока».
А вот о том же из письма его ко мне от 15 февраля: «На этот раз к вам обращаюсь с письмом моим, друг мой Александр Иваныч. Прежде всего, поговорим о ваших личных интересах и отношениях. Делянов обещал мне положительно при первом свидании с Свечиным расспросить его касательно предлагаемых изменений в управлении здешних женских гимназий и хлопотать за вас, если представится к этому случай...»
Дело приняло более серьезный оборот после тех тяжких впечатлений и испытаний, которыми сопровождался выбор меня в штатные доценты и первые шаги мои на службе в Московском университете, и которые привели меня к убеждению в невозможности оставаться долее в этом омуте всякого рода личных интриг и происков автономных профессорских коллегий и отдельных их членов. А тут еще стряслась такая беда над «Московскими ведомостями», как первое предостережение от 26 марта и принятое М. Н. Катковым решение, отвергнув это предостережение, воспользоваться трехмесячным сроком и затем совсем прекратить свою издательскую деятельность по «Московским ведомостям». Таким образом я терял уже всякую почву под ногами, и мне не оставалось ничего более как искать себе какой-либо службы или деятельности в Петербурге. А там с заменой А. В. Головнина графом Дмитрием Андреевичем Толстым открывалась для меня весьма благоприятная и широкая перспектива. Ф. И. Тютчев принимал самое живое участие в этом действительно критическом моем положении. В бытность его в эту пору в Москве мы много толковали о различных планах относительно перехода моего на службу в Петербург в Министерство народного просвещения, и Тютчев тем более рассчитывал на успешность наших планов, что тем временем И. Д. Делянов был назначен товарищем министра народного просвещения <...>
Мне подали большой почтовый конверт из Петербурга, подписанный рукою Ф. И. Тютчева, в котором были вложены два письма - одно ко мне, а другое в особом незапечатанном конверте на имя гр. Д. А. Толстого. «Вот вам, любезнейший друг Александр Иванович, несколько строк для графа Толстого, который сегодня же отправляется в Москву и предполагает пробыть там 8 или 10 дней. И со стороны Делянова вы были ему отрекомендованы наилучшим образом, - увидим, что Бог даст... Я, как вы увидите из письма моего, в самых общих выражениях говорю ему о вас, не предрешая ничего касательно вопроса о вашем будущем определении. Впрочем, и вам самим трудно будет решить этот вопрос, не побывавши предварительно в Петербурге».
Письмо это было получено как раз 10 июня, и я положил на другой же день утром быть у графа Толстого, который, помнится мне, остановился на Никитском бульваре, на квартире г. Дюклу, родственника моего институтского товарища Д. Н. Батюшкова. В передней дежурил рослый министерский курьер, который встретил меня очень недружелюбно, заявив, что «ни о ком не велено докладывать, так как его сиятельство сейчас же едут к государю императору с докладом в Ильинское». Но я настаивал на том, чтобы по крайней мере письмо камергера Тютчева было тотчас же передано графу. Имя Тютчева было небезызвестно курьеру, как одного из петербургских посетителей и гостей графа, и он тотчас же понес это письмо наверх, а затем минуты через две возвестил мне сверху: «просят». Граф Толстой принял меня очень любезно и заметил, что мне не было никакой надобности запасаться каким бы то ни было рекомендательным к нему письмом, что он знает меня и сам лично по моим трудам в «Московских ведомостях», и слышал обо мне очень много хорошего от Делянова, и прибавил, что он очень плохо разбирает почерк Тютчева и в его письме успел прочесть только мою фамилию. Далее он попенял на «Московские ведомости», что они не напечатали валуевского предостережения, как того прямо требует закон, и тем крайне затруднили всех своих друзей и приверженцев, которые не знают теперь, как помочь им выйти из их ненормального положения. Я повторил ему вкратце те соображения, которыми мы в этом случае руководствовались, особенно же Михаил Никифорофич, который не может и не должен допускать умаления своего авторитета в глазах всей огромной массы своих читателей. Впрочем, граф Толстой выразил надежду, что все скоро уладится благополучно. Затем он перешел к вопросу о личном моем положении и о моих видах и намерениях <...>
Прощаясь со мною, граф выразил твердую надежду, что он найдет во мне деятельного себе помощника, и с своей стороны советовал мне съездить в Петербург, чтобы переговорить обо всем с Иваном Давидовичем и с его помощью приискать подходящее для меня место или дело.
На той же неделе я последовал этому совету. Приехавши в Петербург, я остановился у Ф. И. Тютчева и с ним вместе ездил к И. Д. Делянову на Острова. Помнится, он и супруга его Анна Христофоровна занимали дачу княгини Кочубей, и помню, что, несмотря на чудную погоду, которая стояла тогда и в Петербурге, на даче у них в гостиной к вечеру постоянно топился камин, так как на Островах всегда было чрезвычайно сыро <...>
К 18 июня <1866 г.> я уже вернулся в Москву, как это видно из следующего письма Ф. И. Тютчева к Мари от 19 июня 1866 г.:
«Вот вам два письма разом, моя милая Marie, мое и ваше. Это последнее было вскрыто мною по недосмотру и возвращается к вам недочитанным. Вот как я уважаю, в назидание нашей полиции, тайну частной переписки, особливо супружеской... Мое письмо к вам вы могли бы оставить вовсе не читанным, - так оно бедно содержанием... Все существенное, что я мог бы вам сказать, было уже конечно передано вам вашим мужем.
Теперь мне от вас ждать новостей, тех именно, которые в данную минуту исключительно меня интересуют, т. е. относящихся к вашему делу. Я преисполнен надежды на успех и что вы уже осенью возвратитесь в Петербург. Еще вчера говорил я с Деляновым об Александре Ивановиче, и он надеется, что граф Толстой теперь же назначит его по особым поручениям и увезет с собою в свой ученый объезд. Это было бы лучше и дачи, и даже диссертации.
Что дела Каткова? и подвинулись ли они к счастливому исходу вследствие приезда в Москву гр. Толстого? Во всяком случае я надеюсь, что эти дела - и для вас, как для меня, будут иметь интерес чисто гражданский и общественный и что вы не будете с этим связаны никакой положительной солидарностью».
Но граф Толстой и не думал предлагать мне должность чиновника особых поручений и в этом качестве взять меня с собою для осмотра учебных заведений Московского и Казанского учебного округов, которые он предполагал посетить с возобновлением в них учебных занятий с начала 1866-67 учебного года, и я продолжал себе с прежним увлечением работать в «Московских ведомостях». В письме своем от 23 июля к Мари Ф.И. Тютчев, между прочим, писал: «Муж ваш пишет мне, что вы неослабно стараетесь предохранить его от поползновений «предаться сердцем вновь раз изменившим оболыценьям», и очень хорошо делаете. Возобновлять кабалу было бы с его стороны непростительною слабостью. Хоть Делянов живет теперь на даче, но я сегодня же, вероятно, увижусь с ним за обедом у княгини Кочубей и передам поручение Александра Ивановича».
В чем заключалось это мое поручение, теперь не припомню; но, вероятно, оно касалось моих видов и соображений относительно дальнейшего ведения «Журнала Министерства народного просвещения», а может быть, и относительно необходимости скорейшего решения моей участи, чтобы мне знать, готовиться ли к чтению лекций в университете с наступлением приближавшегося нового учебного года, а главное, чтобы мне заранее предупредить М. Н. Каткова и П. М. Леонтьева о предполагаемом моем отъезде, в случае если он должен состояться. Очевидно также из слов Тютчева, что мне очень и очень нелегко было расставаться с «Московскими ведомостями» и нужны были немалые усилия, чтобы поддержать во мне подобную решимость.
Дело с переходом моим на службу в Петербург очень затягивалось. «Милая Мари, - писал по этому поводу Ф. И. Тютчев от 26 июля <1866 г.>, - вот письмо, которое мне очень хотелось бы самому везти к вам, как я предполагал и надеялся... Когда же, наконец, графу Толстому заблагорассудится сократить это расстояние, несколько затрудняющее мои визиты к вам? Вчера Делянов говорил мне, что он на днях писал к нему о вас, настаивая на необходимости скорого решения. Теперь, как он мне сказывал, упраздняется место по редакции «Журнала Мин<истерства> нар<одного> пр<освещения>». - Это, я знаю, нечто весьма несущественное, не более как pied à terre, на первых порах, но главное для вас, чтобы вы были здесь налицо и вашим личным присутствием беспрестанно напоминали о необходимости окончательного удовлетворительного водворения».
Но дело близилось к концу, и 4 августа курьер Министерства народного просвещения привез мне нижеследующее собственноручное письмо от графа Д. А. Толстого, от 2 августа 1866 г., из его имения Рязанской губернии Лесищи.
«Милостивый государь, Александр Иванович!
В бытность мою в Москве я сказал вам, что с особым удовольствием исполню ваше желание перейти на службу в Министерство нар<одного> просв<ещения>, как скоро откроется достойное вас место. Теперь такое место открылось, именно, редактора «Журнала Министерства Народного Просвещения», и я с этим же курьером пишу Ивану Давыдовичу, чтобы эта должность была предоставлена вам. Это и его желание. Я убежден, что в ваших руках журнал станет гораздо выше того положения, которое он занимал доселе в читающей публике, и что, кроме того, вы не откажете в вашем содействии и в других делах министерства, в коих понадобится вашего мнения или труда.
Искренно преданный слуга Гр. Д. Толстой» <...>
Переселение наше в Петербург много облегчалось тем, что у нас была готовая и хорошая, довольно просторная квартира у Пяти Углов по Загородному проспекту в доме Буренина (потом Морозова), против часовни и подворья Коневского монастыря <...>
Когда в Петербург переселился из Москвы князь Назаров со своею прелестною второю женою Наталией Николаевной (рожденной Каразиной) и поступил на службу по театральной дирекции, мы много лет сряду были абонированы по субботам на итальянскую оперу вместе с княгиней Назаровой и при участии в нашем абонементе в первые годы Ф. И. Тютчева и М. Н. Островского, бывшего в то время директором Ревизионной комиссии Государственного контроля, а впоследствии министром государственных имуществ: с ним я познакомился у Феоктистовых, у которых он бывал чуть ли не ежедневно по вечерам в продолжение многих лет. В таком-то приятном обществе мы наслаждались дивным пением таких очаровательных певиц, как Нильсон, Лукка и особенно Патти, контральто Скальки, и таких певцов, как тенор Кальцолари, баритон Котони и Эверарди, бас Богаджиолло и др. <...>
Когда, с начала 1867 г., издание «Журнала Министерства Народного Просвещения» по новой программе было уже в полном ходу, я не имел много времени для посещения многочисленных ученых собраний Петербурга; но как только осенью 1867 г. мы перебрались в более удобную и более обширную квартиру в доме Рубина (по Николаевской ул. № 13), мы назначили у себя вечера по вторникам. По угощению это были самые скромные вечеринки: они ограничивались собственно только одним чаем и его принадлежностями, но по количеству и особенно по качеству посетителей наши вторники можно было назвать блестящими. Ни гр. Д. А. Толстого, ни даже И. Д. Делянова я не решился на них звать, чтобы не стеснить ни себя, ни своих гостей, но обоим сказал об этих вечеринках, и Иван Давыдович от времени до времени бывал на них. Дам на наших вечерах бывало вообще очень мало, и им не могло быть на них весело, за исключением разве такой ученой дамы, как Наталья Петровна Грот, жена академика Якова Карловича (рожденная Семенова); впрочем, бывали и Безобразова, и Благовещенская, и Градовская, и Григорьева, и Бычкова вместе со своими мужьями, и княгиня Назарова, и в лучшем случае к ним прикомандировывались из наших гостей Ф. И. Тютчев или А. Н. Майков, а также и М. Н. Островский, когда он у нас бывал, что бывало сравнительно редко; большею же частью дамы составляли свой особый кружок, вся же ученая братия собиралась главным образом в моем очень обширном кабинете, где можно было и курить, а некоторая часть оставалась и в гостиной, разбившись на несколько групп и ведя между собою более или менее оживленные разговоры.
Из академиков у нас бывали В. П. Безобразов, А. В. Никитенко, Афанасий Феодорович Бычков, Я. К. Грот и И. И. Срезневский; из профессоров: К. Н. Бестужев-Рюмин, Н. М. Благовещенский, В. И. Ламанский, М. И. Сухомлинов, А. Д. Градовский, А. Н. Бекетов, В. В. Григорьев и др.; из членов Ученого комитета: А. Д. Галахов, А. И. Ходнев и Н. Х. Вессель; из лиц посторонних учебному ведомству Т. И. Филиппов, М. Н. Островский, Ф. И. Тютчев, А. Н. Майков и др.; из лиц учебной администрации: чиновник особых поручений министра народного просвещения Е. М. Феоктистов и член Совета министра И. П. Корнилов и изредка брат его, управляющий делами Комитета министров Феодор Петрович Корнилов. Обсуждались более или менее оживленно различные вопросы современной жизни, политики, литературы и науки, а также и нашего учебного ведомства и самого «Журнала Министерства народного просвещения». |
