|
1832. МЮНХЕН
Миних. 30 июля. <...> Вчера в 7-ом часу приехал я сюда <...> Потемкин заходил ко мне и звал на вечер: я нашел у него M-lle Skiazetti, дрезденскую приятельницу; многое она мне напомнила, особливо, когда запела знакомые арии из эпохи жизни для меня незабвенной!.. Приехали секретари его: Криденер и Тютчев с женами их, из коих одна вдова знакомца Петерсона. Тут был и нунций папы, знававший Свечину, к<нягиню> Гагарину, несколько англичанок и здешних полу-красавиц. Скиазети - а я слушал, мечтал, болтал с нунцием и русскими - до 11 часов.
31 июля. <...> Я начал утро визитами к Криденеру и Тютчеву; но и их не застал - и забрел в книжную лавку знаменитого Котта <...> Тютчев пришел ко мне и мы проболтали о Шеллинге и пр.: образованный русский, много читал и хорошо говорит <...> Мы с Шеллингом возвратились в город <...> Шел<лингу> и мне хотелось отдохнуть, но у меня в 9 час<ов> был еще в виду другой вечер, у Тютчева, где я провел часа полтора, болтая с ним, женой его, бывшею Петерсон, с франц<узским> chargé d’affaires и с нунцием.
2 августа. <...> В 8 час<ов> я пришел гулять в Англинс<ком> саду, встретил там дам с Тютчевой - и с ними Потемкина - и пристал к ним; а потом и вечер провел у Тютчевой с фр<анцузским> chargé d’affaires и вальсировал с хозяйкой.
4 августа. <...> Тютчев сидел у меня до самого обеда <...>
12 августа. <...> Поручил кн<язю> Трубецкому вытребовать моего Муравьева от Тютчева <...>
1834. МЮНХЕН
26 марта. <...> Когда я въехал в дебри Баварии, я сказал моему карманному Шекспиру, как Гердер сыну в минуту тоски смертной: «Cieb mir einen grossen Gedanken, damit ich mich erquicke». В Италии, в виду Рима, я не прибегал к нему!.. Там мысль и чувство в развалинах!.. В 9-м часу вечера приехали в Аугсбург; переменили карету и в 9-ть утра выехали в Минхен. Я сидел в кабриолете; снег, ногам тесно: всю ночь не спал и в 5½ мы уже в Минхене.
27 марта. <...> Я взял комнату опять Zum goldnen Hirsch; № 10, подле ванны <...> Пошел к кн<язю> Гагар<ину> <...> Был у Шеллинга; он накануне читал речь в Акад<емии> Наук, говорил и о кончине Шлейермахера, как и 1832 - о кончине Гёте; обещал прочесть мне ее; обрадовался мне, кажется, искренне, звал на вечер; обедал у кн<язя> Гагар<ина> с братом и семейством его; слушал музыку - и вечер у Шеллинга. Получил свой чемодан, платье, заказал новое, видел желтый памятник баварцам, погибшим в России. Cui bono? и гибель, и памятник? <...>
28 марта. Взяв ванну - все утро рассматривал оставшиеся здесь бумаги; сколько драгоценностей для сердца! И сколько грустных тяжелых воспоминаний в этих зеленых фолиантах, кои должны были оправдать, успокоить брата! Провидение готовило иные средства... к его благополучию <...> Был с визитом у Кридинера, у Тютчевых, у Шуберта; Рингсэйзена встретил на крыльце, воротился и подарил свою брошюру о нем<ецких> унив<ерситетах>. У графа Гиха <...> В древнем соборе слышал прекрасное пение, - кончил день чтением Рингсэйзена и - заснул.
Вчера с Шеллингом разговаривал о Данте и о Микел-Анжеле; он удивляется, что Корнелиус избрал главною запрестольною картиною для здешнего собора - Страшный суд, зная, что этот сюжет и ему подобные никогда в кат<олических> церквах в алтаре не принимаются, а только в приделах, как, напр., в Сикстиновой капелле.
29 марта. <...> К<нязь> Гагар<ин> зовет обедать и праздновать его вступление в 53-й год <...> Зашел к к<нязю> Гагар<ину>, разговор с ним и с бр<атом> его о себе <...> Обедал у него, подле Криднерши-красавицы: сходство с имп<ератрицей> - но не хуже ее. Муж поглядывал <...>
30 марта <...> У к<нязя> Сер<гея> Гагар<ина>: о Москве и о П<етер>бурге; у Витковск<ого> <...> На разводе, где король смотрел возвратившееся из Греции войско... В Cabinet de lecture: много журналов, брошюр и - Silentium... Обедал дома. Рингсэйзен, Шеллинг были у меня <...> встретил кадетский корпус, шедший к обедне <...> Был у Тютчева: встретил их на выставке: бедно! <...> В 6½ с к<нязем> Гагариным поехал во дворец, в приемной узнал меня адъютант наследного принца, коего я видел в Неаполе <...> Скоро нас ввели к королю; назвали каждого. Когда дошла до меня очередь - он сначала не вспомнил моего имени, потом спросил: знаю ли я по-нем<ецки>. Я отвечал, что почти так же, как язык отечественный, и речь дошла до - Геттингена. Я сказал ему, что мы вместе учились; тут начались расспросы и рассказы <...> Геттинген - был нашим разговором. Поджидали королеву <...> Нас ввели в гостиную: тут уже был весь двор; красавиц пять или шесть <...> вдовочка, наша Криденер и вдали гр<афини> Гих и Кильмансег, кои узнали меня <...> Пригласили в залу концерта; дамы уселись; довольно тесно. Я стоял подле вдовушки-красавицы: она вну<ч>ка славного Пфеффеля: отец ее министром в Париже. Слушал, но более смотрел на нее <...> Криденерша <1 нрзб.>; около меня с любезным нунцием, коего поблагодарил я за lascia-passare. Он <1 нрзб.> с нею: платье щегольское; крест великолепный, пряжечка с орденами щегольская <...> Актрисы пели итал<ьянские> оперы изящно; король одобрял головою. После 11 часов концерта король прошел в свои комнаты - ужинать, а мы разъезжались более получаса от холодных сеней.
1 апреля. Осмотрел Глиптотеку: конечно, в первый раз великолепие и внутреннее украшение здания меня более поразило, ибо я не видел еще ватиканских сокровищ; но и теперь нельзя не подивиться средствам короля для сооружения такого храма одному из изящных художеств. На многое я смотрю с иными глазами, многим любовался иначе, нежели в 1832 году. - Храм Эгины почти весь здесь в своих мраморах. Бахус - в зале своего имени - из дворца Барберини: все имена знакомые. В Европе ничто так не напоминает ватиканского музея, как эта Глиптотека. Отсюда в Пинакотеку: она еще отделывается; внутри Циммерман и другие расписывают уже потолки фресками. В 1835 году будет отделана и картины сюда перенесутся; к 1840 году - все будет кончено, и картинная галерея сия будет одною из первых в Европе. Хорошее и удобное распределение комнат, и для копий - зала! Часа два провел в книжной лавке Котты и у других, в Cabinet de lecture и у Шуберта, коего наконец видел, и у милой дочери поцеловал руку. - Обедал у кн<язя> Гагар<ина>. После обеда долго толковали о воспитании детей его <...> Вечер у Рингсэйзена; возобновил знакомство с Нитгаммером, автором книги о школах в Баварии; с Буассере <...> познакомился с Тиршем, от коего имею какое-то отвращение по участию или по влиянию, кот<орое> ему приписывают в гибели Каподистрии; с Эбергардом, скульптором; с зятем, со вчерашнего дня, Шуберта. Тут был и он, и Шеллинг с сыном, и Бунсен с детьми. Нас рассадили по столам, и мне досталось сидеть с Бунс<еном>, Шеллин<гом>, Рингсэйз<ом>, Нитгаммером, Тиршем и Шубертом. Я шепнул Бунсену, что после развалин Рима вряд ли можно найти где таких славных собеседников, как за этим круглым столиком <...>
2 апреля. Заезжал в Café du Jardin Royal. Зашел к Бунсену и встретил его с Шеллингом; мы прошлись с ним. Шеллинг пригласил меня гулять с ним, и мы более часу беседовали под Аркадами и в так наз<ываемом> Саду Королевском. Много о политике франц<узской>, о Филиппе ее, о баварск<ой> политике, с Австрией и с Россией в одном смысле; об отвращении короля от Фр<анции>. Но в Греции - Баварская пров<инция> против нас. Это привело нас к Тиршевой книге и к его обвинениям Каподистрии. Я спросил его, основательно ли подозрение участия Тирша в гибели Кап<одистрии>? Он думает, что Т<ирш> не мог быть в сем участником, что, впрочем, он всегда явно восставал против его, а теперь в книге обвиняет его в желании дезеленизировать Грецию, что будто бы Кап<одистрия> с досадою слышал всегда о желании водворить в Греции древний дух ее, угнетал школы, даже запретил в оных чтение Платона! И наконец - обвиняется даже в корыстолюбии! в обогащении себя и своих братьев!.. Это последнее обвинение ослабляет, уничтожает все другие. Мы видели, мы знали его; мы видели, куда шли его сокровища; за кого положил он и свои аренды, и свою прекрасную душу!..
Я сказал Шеллингу все, что мог вспомнить в пользу бескорыстия Каподистрии. Братьям он также не оставил ничего - сдал и родительское свое достояние. Все ушло в школы, в землю Греции. Шел<линг> предложил мне сблизить меня с Т<иршем>. Был разговор, но после сей явной клеветы чувствую сильнейшее от него отвращение.
<...> Ввечеру с к<нязем> Гаг<ариным> к вдовствующей королеве в Palais Max<imilian>. Лестница, приемная комната - самые простые. Мы нашли уже ее и гостей в салоне. Она подошла ко мне и сказала несколько слов; потом к другим; семейство Гагар<ина> (Сер<гея>), министр прус<ский>, меньший сын пр<инца> Лейхтенберга (Богарне), две или три дамы: вот и все. Сели за чай. Я разговаривал с гр<афом> Дёнгофом о Лондоне, где мы встречались. После чаю пели две тирольки с дв<оюродным> братом своим. Я уселся подле M-me Yrsch, жены гофм<аршала> королевс<кого>. Удивительное сходство с Сверб<еевой>, но только дороднее. Тут застал нас и ужин, в продолжение коего я и с ней любезничал и болтал с умным Тютчевым о дипломатах, о философии Кузеня и Шеллинга и пр. После ужина королева подошла ко мне и с полчаса мы проговорили о сестре ее, Ел<изавете> Ал<ексеевне>, о Марии Ф<едоровне>, о их добродетелях, о смерти кор<оля> Виртембергского. Я сказал ей, что был правит<елем> дел по заведениям Елис<аветы> Ал<ексеевны>, о романе «2 Jahre in P<eters>burg»; о знакомстве моем с Шеллингом <...>
3 апреля. <...> Тютчев был у меня, приглашал к сард<инскому> посланнику <...> Вечер у сард<инского> посл<анника>, разговор с гр<афом> Гих<ом> <...> С принцем и с M-me Krudener о минх<енских> красавицах. Не спускал глаз с милой вдовушки Дёрнберг-Фефель: она едет в мае в Париж, к отцу, месяца на 4<...> Сестра Тютчевой. Гр<афиня> Арко - красавица, за коей волочится брат короля<...>
4 апреля. <...> Встретил Шеллинга с Папенгеймом и с час пробродил с ним под Аркадами, разговаривая о Ламенне, о Монталамбере <...> Обедал дома. Потом в театр <...> Оттуда к Тютчевой <так!>, и с ним к гр<афу> Сетто, коего сына знавал я в П<етер>бурге и в Лондоне; теперь он министром в Вене. Жена, мать, умная легитимистка; болтал о сен-симонистах и о Ламенне и пр. Представлен гр<афине> Арко: красавица! Любезничал с вдовочкой Дёрнберг: насилу Тютчев увел меня. Брат ее острился на счет племянницы хозяйки и каких-то отсутствующих.
5 апреля. <...> Заходил к Тютчеву и к Криден<еру> <...> Гулял с Гагар<иным> и с Тютч<евым> в Jardin du Roi. Обедал дома. После обеда у Шеллинга: он рассказал мне многое об управлении Монжела, коего, из бегства, король Максимилиян привез с собою на царство - и до 1817 года держал его полным всемогущим министром, но не взял с собою в Вену и, возвратившись оттуда, по интригам фельдм<аршала> Вреде, сместил его в самый день приезда в Минхен, где к себе ожидал его Монжела. Эта отставка стоила государству 40 мил<лионов> гульд<енов><...> Вечер на бале у гр<аф>а Арко<...> Вальсировал с Криденер, болтал с гр<афиней> Гих и с милой вдовочкой.
6 апреля. Воскресенье. <...> Восхищался новым дворцом: Königsbau! Какая роскошь в массах! во фресках! Шнор и другие уже большею частию отделали главные стены и потолки, но еще на несколько лет будет работы. Поэзия Шиллера, Гомера, Niebelungenlied - оживляет стены. Сколько вкуса и знаний! Этот дворец должен принадлежать королю-стихотворцу. Мы обошли все этажи. Лестница тайная короля на 162 ступени извивается в воздухе! Миллионы погребены в этих стенах, но как-то совестно упрекать в трате за такую роскошь!<...> Гулял в саду. Обедал у Витковских; потом в театре видел Wirrwarr, и оттуда на бал к кн<язю> Гагар<ину>, познакомился с фельдмар<шалом> Вреде. Вальсировал с Ирш, Криденер, Арко (столкнулись носом), Гих, M-me Дёрнберг: болтали, но смолчала во время танцев!.. Тирш рассказал о книге Фейербаха, ученика его, коего зовут в проф<ессора> в Дерпт, на место Моргенштерна. Шеллинг - смотрел на мои вальсы: пора в Россию. Читал Телеграфа и - начинал раздумывать: пивовар - журналист, и Грозный - не тиран!.. <...>
7 апреля.<...> Встретил Вибекинга: опять звал к себе и приготовил брошюру о П<етер>бурге. Гулял с Гаг<ариным>, Криден<ером> и с Тютчев<ым>. С последним много болтал о России, о своих отношениях и пр. Едва поспел к обеду у гр. Гих, с Дёнгофом, принцем Тур<н>-и-Таксис, Кильмансег<ом> и Тютч<евым>. Любезничал умом, не сердцем. Кильм<ансег> выспрашивал. Оттуда в театр: видел еще два акта «Роберта» и - к Сетто, где до 11 час<ов> пролюбезничал умом и сердцем с прелестной вдовушкой.
8 апреля. Провел около трех часов с Вибекингом <...> Подробно рассматривал план, представленный им государю об отвращении потопления от П<етер>бурга <...> Но думают ли о такой трате?.. для избежания, возможного, даже вероятного, но не близко угрожающего бедствия? Не лучше ли, не дешевле ли перенести столицу и оставить ризико торговцам? <...> Гулял с Тютчев<ым>, заходили опять на выставку <...> Потом гулял с Криденер и с Гагар<иным> в парке <...> Вечер на бале у англ<ийского> посланника Эрскина <...> Вдовушка - прелестница. Разговор с нею и с гр<афиней> Гих о ней же и о Тирше и о Капод<истрии>; вальсировал с нею; гр<афиня> д’Арко вальсировала со мною <...> Король зовет завтра на концерт и ужин - cabinet-concert, во фраке и в башмаках с ленточками и в треугольной шляпе: весь туалет предписан.
9 апреля.<...> На вечере у короля на концерте: всего 40 приглашенных, никогда более <...> В антракте ко мне подошел принц Карл <...> Я заговорил о немецкой <литературе>, о Шил<лере>, о Гёте и кончил, как и с Вреде, похвалою Шеллингу. Называл его первым мыслителем, первым писателем теперь Германии, следовательно, и - «но чтоб гусей не раздразнить»!..
<...> Наш № назвали, и я повел ее <вдовствующую королеву> к столу <...> Потом о ссыльных дамах в Сибирь; я описал их благородное поведение; она начала хвалить и государя за его поведение с ними, и не раз принималась, - я отмолчался. Она заговорила о другом. Тот, кто не может хулить, не должен и хвалить, думал я <...>.
10 апреля. <...> Гулял более часу с Шеллингом, который рассказал мне многое о корол<еве> вдовст<вующей>, о женитьбе короля, о пр<инце> Карле. Об уничтожении иезуит<ского> ордена, коего имения взяли для школ, а отдали Мальтийскому приоратству и знатную часть оных пр<инцу> Карлу <...> Кончил вечер у сард<инского> посл<анника>. Вдовушка едва отвечает. Другие милее. Третьего дня было мое рожденье - или вчера!
11 апреля. <...> Встретил Рингсэйзена, звал на вечер; обедал дома, потом с 3½ до 5½ гулял под Аркадами с Тютчевым и с Шеллингом, разговаривая о безбожии Гегеля, о его œuvres posthumes; о бессмертии души (о котором слышал в Берлине его публ<ичную> лекцию), о его антихристианстве, в котором не сознавался, так как и его последователи; о Гансе (er geht nicht weiter), о ничтожности Круга, которая так страшна для Австрии (помню, что и Гегель смеялся над ним), о Греции и о тамошней церкви, вышедшей из-под власти Конст<антинопольского> патриарха. Тютчев был там прошл<ого> года и уверяет, что это отщепление не произвело большого впечатления в Греции; иначе было бы, если бы король, впадший в религиозность и в набожность, вздумал водворять католицизм, согласно внушениям Папы, в бытность его в Риме. Теперь и греки делаются равнодушнее к Церкви, ибо она не есть единственный оплот их национализма - а у них есть Отечество, есть правительство европейское, если еще и не греческое, - и они не обязаны обращать утомленных взоров своих на один восток... и на одну Россию.
Шеллинг звал меня на обед. Вечер у Рингсэйзена: он <...> опять доказывал необходимость коммун, гильдий, корпораций, сохранения остатков их, кое-где еще существующих, забывая - дух времени всесокрушающий, объяснял некоторые уродства в устройстве камер здесь, в Вир<темберге>, в Касселе <...> Но недостатки и злоупотребления недостаточны для введения старого, отжившего век свой порядка вещей... да и возможно ли? <...> Кончил вечер у кн<язя> Сер<гея> И<вановича> Гагар<ина> и вспомнил старое с кн<ягиней> Екат<ериной> <...>
12 апреля. <...> Читал журналы. У Котта разбирал гравюры и литографии. Гулял в саду с Гаг<ариным>. Был у Криден<ер> с нунцием и с Гагар<иным> <...> Обедал у гр<афа> Кильмансег с гр<афом> Дёнгофом, с графинею Deux-Ponts и с Шеллингом. Разговор о военных поселениях и пр. <...> Явился на бал гр<афини> д’Арко <...> Вальсир<овал> с вдовушкой; была любезна во весь вечер. Брат ее говорил со мною не раз; но под конец, не переставая делать мины, не хотел вальсиров<ать> в котильоне: дабы гр<афиня> д’Арко, которой она что-то на меня нашептала, в другой раз подошла ко мне и взяла вальсировать: это - Мадонна Рафаэля, вдовушка - Мадонна Мефистофеля <...>
13 апреля. <...> Опять осматривал den Königsbau. Проводник объяснял подробно сюжеты фресков: для королевы - все из нем<ецких> поэтов: Клопштока, Виланда, Тика, Шил<лера>, Гёте и пр. В аппартам<ентах> короля - греческие, римские, этрусские. Содержание поэмы Niebelungen<lied> - для комнат, никому <не>назначаемых <...> Был у Тютчевой, болтал с M-me Ritter, с Гагар<иным> <...> Вечер у гр<афини> Сетто: сначала болтал об аристократии здешней и берлинской с Гих и с M-me Deux-Ponts <...> Потом любезничал мило и долго с гр<афиней> д’Арко <...> К вдовушке подходил; но приняла сухо и убегала сближения, наконец подошла к уголку, где мы завладели разговором. Нунций любезничал с ней, я продолжал курить фимиам гр<афине> д’Арко. Уехала. Мы проболтали до полночи <...>
14 апреля. <...> Обедал у папского нунция <...> Оттуда к Шуберту. Там Гёррес и умный, ученый сын его: много о церкви, о раскольниках, по случаю книги Пинкертона «Russia», в Лон<доне> прошл<ого> года изданной <...> Смесь католиков и протестантов не помешала свободе рассуждений, и я не мешал Гёрресу характеризовать Екатер<ину> II - ибо и от меня досталось римской церкви, коей он теперь великий патрон и превозноситель <...> Оттуда, побродив по улицам... к гр<афине> Сетто: здесь уже нашел всех: любезничал с гр<афиней> д’Арко. Какие взгляды: вот истина выражения: «глазами поводит, из ума выводит». Я отбил всех от нее, заставил себя слушать со вниманием; просил - быть моим ангелом-хранителем, спасти меня от... Она поняла; другая подслушала. Подошел к ней и просидел во все время, принудил к разговору, и к какому! Сказал ей почти все... дошло до того, что запретила распространяться далее, испугавшись подглядывавших и подслушивавших. - Уехала. Опять любезничал с гр<афиней> д’Арко, и вместе оставили салон перед полночью.
15 апреля. <...> От 11 до 12 Тирш, который вчера начал биографию Тацита и объяснение первых книг его летописей, сегодня продолжал рассмотрение всеобщее Тацита как оратора <...> Сидел у кн<язя> Гагар<ина> и слышал, что Тирш толкует в книге о Каподистрии: Тацит не был бы так несправедлив и всеверющ насчет героев человечества. Сидел у княгини. Болтал о многом. Гулял с Шеллингом <...> Потом обедал у него подле M-me Ringseisen <...> Вечер в театре. Недослушав <...> пошел к Крюднер <...> болтал долго с гр<афиней> д’Арко <...> Молилась за меня <...>
16 апреля. <...> Был на лекциях: от 8-9 у Бухнера, вместо истории Баварии, объявленной в каталоге, продолжает он читать новую историю <...> Он перешел к войне Турции с Россией, упомянул имена Потемкина, Репнина, Румянцева, Суворова, покрывшихся славою. Сердце затрепетало: из какого-то мрака сияют для меня имена сии, переживая даже век Наполеона и Каннинга <...>
Был у б<аронессы> Дёрнберг, приняла при гостье, остался по ее отъезде - несколько незначительных слов <...>
17 апреля. <...> Читал журналы, в саду встретил вдовушку <...> Вечер у сард<инского> посла и заглянул в лакейск<ую> Сетто, нигде не нашел вдовушки - и уехал <...> В окнах вдовушки светился огонь, она была дома <...>
18 апреля. <...> Гулял с Гагар<иным>, с Криден<ером>. В разговоре с Тютчев<ым> встретил опять вдовушку. Обедал дома, вечер у Шеллинга на чтении поэзии гр<афа> Платена: тут и гр<аф> Монталамбер. Платен читал свои мелкие сочинения - чувство при слове: Сибирь! Разговор с Монтал<амбером> о Ламенне, об искусствах в Италии, о философии во Фр<анции>, Лерминье и пр. Но оставил в 9-ть час<ов> фил<ософию> в лице Шеллинга, поэзию в лице Платена и религию в лице Монтал<амбера> для того, чтобы бежать к Сетто, где уже нашел вдовушку и пролюбезничал с ней до 11½ час<ов>. Проводил в карету: или кокетствует или любит: и то и другое к чему приведет меня?
Шуберт занес ко мне книгу Пинкертона Russia. Всякая всячина о библ<ейских> общ<ествах> и о религии, о сношениях его с к<нязем> Голиц<ыным> и пр. Спасибо, что обо мне умолчал, даже и при учреждении общ<ест>ва. - На все прошедшее смотрю теперь иными глазами.
19 апреля. <...> И Мердера похоронили в Риме: Жуковский сиротеет беспрестанно в П<етер>бурге дружбою - а я не с ним, и мы уже не встретимся, вероятно, на дороге жизни!.. а если и встретимся, то... Просматривал книги у Котта <...> Болтал с кн<язем> Гагар<иным> и с женою часа два о себе: результат: потому что я в жизни - «врал» - я должен отказаться от отечества или от службы <...> С Тиршем гулял и говорил о его лекциях <...> Обедал дома. Вечер на бале у гр<афини> д’Арко: она не приехала, была в Шлесгейме, обедала у Сетто с нунцием и с Тют<чевым> (последний по ней - кажется - un faux frère для меня); первый объявил мне, что она от головной боли - не приедет на бал!.. оставалось любезничать с хозяйкой, вальсировал с Криднер <...> Пр<инц> Сальм, Тют<чев> и я - мы осыпали любезностями прелестную д’Арко, пока принц не подсел к ней... пробыл до полночи <...>
20 апреля, воскресенье. <...> Я пошел в лютеранскую церковь <...> Отсюда с Тиршем прошелся: говорили о Греции, даже за что-то похвалил Каподист<рию>.
Я увидел гр<афиню> д’Арко, шедшую в церковь, и опередил ее. - Едва остановился близ входа вовнутрь храма, как и вдовушка явилась! Она католичка! Это новость для меня! Я остановился у памятника, спрятался за бронзового рыцаря и сквозь народ смотрел на них: как одна прелестна набожностию: Betend diese Heilige anzuschauen Ist ein Blick in jene Welt, - сказал я ей когда-то. Как к другой - молитва не пристала!.. а я почти люблю ее! Я простоял почти до конца 3-й обедни. Сделал визит ей - нездорова! Бродил в саду с Криден<ером>. Обедал дома <...> Бродил опять, встретил Тютчева - и с ним прослонялся до 8 час<ов> <...>
Вечер у к<нязя> Гагар<ина> (Сер<гея>) с гр<афиней> д’Арко и пр<инцем> Сальм<ом>. Сказал ей все, что о ней думал. Сальм удивлялся откровенности, но соглашался со мною. Прообожал ее до полночи.
21 апреля. <...> От 7 до 8 слушал историю или, лучше, об Индии у Неймана <...> Гулял с Шеллингом. Обедал дома. Вечер в концерте: слышал Ромберга, но только в 1-ю половину концерта; от второй уехал и норвежским напевам перед королевой и блестящей публикой предпочел собственные - вдовушке, царице мыслей моих. Уехал к гр<афине> Сетто; почти безотходно сидел при ней. Сказал много, но не все. «En tout cas - мы увидимся», - отвечала она. Потом отворотилась к пр<инцу> Сальм<у>. Я продолжал болтать с гр<афом> Брага о религии - и вряд ли понравился другу вдовушки. Возвратился с принцем Сальм<ом>; а ей сказал, что не прощаюсь с ней, car je retourne à mon poste, т. е. перед окна ее. В концерте кронпринц долго болтал со мной об университете и о Шуберте и Шеллинге, просил остаться подолее. «Mon père est très content de vous savoir ici et désirerait que vous prolongeriez, etc.» <...>
22 апреля. <...> Гулял в Hofgarten: встретил три раза вдовушку с M-me Брага и с ее сестрою. Несколько минут прошелся с ними. Прежде был у нее; застал доктора и M-me Брага <...> Обедал дома <...> Вечер в театре: давали II-ю часть «Валленштейна»: актер <пропуск в рукописи> в «Вал<ленштейне>» играл прекрасно. M-me Schroeder, сестра его, также очень хорошо. Прочие не поняли своей роли. Какие стихи! Какая душа в этом Шиллере и какая поэзия в этом начинавшемся веке! Я повторял стихи за актерами, но в 4-м акте, при словах Тэклы своей подруге: «Das ist der einzige Fleck, wo ich», - я подумал, что и мне пора, но не к гр. Кильмансег, куда меня звали, но к Сетто, где была вдовушка, и не дождался 5-го акта; у выхода услышал еще последние стихи 4 акта: «Das ist das Los des Schönen auf der Erde!» Пробыл у Сетто до полночи. Сперва была вдов<ушка> любезна; при других стала отворачиваться. Брат ее болтал, злословил даже милую д’Арко... Мы разговорились с ней о моих приятельницах: в Эмсе знавала она гр<афиню> Бодо-Потоцкую, сестру ее кн<ягиню> Голиц<ыну> (Michèle), Потоцкую-Delphine. Явился нунций от Кильм<ансега>, наконец, и д’Арко: мы простились с ней - может быть навеки!..
23 апреля. - Болтал с Пфефелем на улице с полчаса: о женщинах в Минхене, о д’Арко, о сестре его, о Сетто, Монжела и пр. О Франции и Шотландии, об Универс<итете> <...> Встретил д’Арко уезжавшую... Был у вдовушки: сказали, что нет дома; с грустью пошел бродить в сад, с Гагар<иным> и с Тютч<евым>. Обедал у барона Гизе, мин<истра> иностр<анных> дел, в доме министерства. Перед обедом подошел ко мне старик Монжела и заговорил по-немецки. Я сам себя представил ему, ибо Гагар<ин> представил только брата <...> Зашел в музей. Идучи по своей улице, встретил ее с братом. Остановились; она держала букет цветов. Я оторвал для себя один, она улыбнулась. Я стал ее упрашивать приехать к Сетто; сказала, что объявила уже, что не будет, что должна писать письма; я умолял - не соглашалась; я пенял, что она не приняла меня, а других. Она и не знала, что я был. «Завтра?» - «Я в 12 час<ов> выеду, - отвечала, - но придите в три». Я взял ее руку, жал ее с восхищением и поцеловал ее. «На улице», - отвечала она, не рассердившись. Брат смотрел в сторону. Я был вне себя - Cui bono? - не приходило мне на душу. Я бродил до 9-ти часов; встреча под воротами; условился - все в каком-то <угаре?>, но и в этом положении подошел к ее окнам: в них был - свет; я не пошел к Сетто, напился горячего пуншу и бросился изнеможенный в постель. - Забыл послать письмо к брату.
24 апреля. <...> Слушал с Фефелем лекцию Байера о гражданском судопроизводстве. Гулял, читал, скучал - встретил M-me Шеллинг; звала сегодня на вечер. - Гулял - почти никого не встретил, но ее в карете. Оделся к обеду, и в три часа был уже у нее, до 4 часов ровно. Сперва разговор, полный замешательства, о ничтожном, взял за руку, говорил о моих чувствах, раза три поцеловал руку, без сопротивления; после начала отворачиваться, сказала, что не любит этого; я замолчал, заговорил о другом <...> Два раза хотел взять платок - не позволила; опять заговорил - сказал ей только: «que cela reste»... Ничем не кончил. Не знаю, не более ли досады оставил в ее сердце, чем... В 4 часа ушел, весь взволнованный и смущенный. За обедом у кн<язя> Гагар<ина> сидел подле Криденер, любезничал, был оживлен необыкновенно, обратил внимание других; после обеда с Гих и с Крид<енер>: они заслушались и смеялись долго. Познакомился наконец с пр<инцессо>ю Лёвенштейн. Вечер у Шеллинга <...> Но и прежде опять встретил ее, в 8-ом часу, и теперь снова узнал на улице ее карету <...> Подходил к ней, сухо приняла. Все время проговорил с братом о прежней жизни, о братьях, о Капод<истрии>. - Пусть узнает меня в прошедшем и в настоящих обстоятельствах <...> С пр<инцем> Сальм-Сальм<ом> возвратился домой в 12-м часу; он еще зашел ко мне и проболтали с полчаса о д’Арко, о Минихе.
25 апреля. <...> Нигде ее во весь день не встретил. От 5-6 слышал 1-ю лекцию Шуберта - о психологии. Он как-то всегда напоминает мне Гердера. Он прочел нам, в заключении лекции, 1§ своей Истории души; и после проводил меня до музея. Я сказал ему о Гердере и напомнил слова его о человеке (den Ruf seines Vaters erwartend), а Шуберт отвечал мне, что как-то, не думая подражать Гердеру, он всегда ему соприсутствует и отзывается в душе его, а потому, может быть, и в сочинениях его; что он живал у него в доме, был, кажется, и при смерти его, и что память о нем жива в его сердце <...> Шуберт тронул меня словами, в коих выразил обо мне лестное мнение. Я ответил, что все эти сведения во мне без связи, следов<ательно>, и без пользы. «Na, Sie selbst bilden ein seltenes Ganzes», - возразил он и сказал что-то еще более. - Вчера жена Шеллинга сказала мне, что муж любит меня, как сына, - и в тот же день я целовал страстно руку у ---, а теперь я грустен, мне тошно: по ком и по чем? - Не знаю. Уединенная послеобеденная прогулка умножила грусть и уныние, изъясняемые только позднею заронившеюся в сердце искрою... Погаснет ли, как и другие?..
Вечер, обошед дома́, провел у гр. Сетто. Сперва ее не было, я много говорил с Брага, с братом ее, с принц<ессой> Лёвенштейн, с гр. Гих и Deux-Ponts, пока наконец и она на полчаса приехала; долго не подходил к ней; наконец сказал ей слова два, на кои очень сухо отвечала и уехала. Я остался с пр<инцессой> Лёв<енштейн>, с Гих, с Deux-Ponts, с Тютчев<ым> и Сальм<ом>. Говорил о религиях, о католицизме, о Лютере и Риме. Тютчев сказал, что «продажа индульгенций était le collier de la Réformation». Ею началась она, как историею ожерелья - революция Франции. Тютчев завез меня домой. Пр<инц> Сальм опять зашел ко мне и проболтал за полуночь.
26 апреля. <...> К брату - писал об обедах и вечерах, о вдовушке, признался, что зашибла сердце, но что не по мне; просил уведомить о ней, если что случайно узнает, и писать в Вену <...> Был у ней; сперва был живописец; потом одевалась, не приняла и времени не назначила. Гулял с ее братом, который ласкается необыкновенно и предложил вести к живописцу Штиллеру, кот<орый> писал и ее портрет, литографированный для отца, но не для Валгаллы Баварских красавиц <...> Заходил к Тютчев<ым>. Обедал у гр<афа> Папенгейма, командира здешних войск <...> Бал кн<язя> Гагар<ина> - «insupportable» - «fare thee well».
27 апреля. Вербное воскресенье. Фефель прислал сказать, что его задержали... этого и ожидал я <...> Гулял с Криден<ер> и с Лёвенштейн. Толпа в Hofgarten. - Грусть в сердце. Пора вон из Миниха. В час пришел ко мне Фефель, сказал, что сестра его жила когда-то над моей комнатой; мы разговорились об обществе Минхен<ском>, о Париже, о деде его, историке, и grand-oncle - баснописце. Хвалит деда; о дяде же говорит, что прост был. Отец учился у Коха в Страсбурге. О Рекамье и Бенжам<ене> Конст<ане>. О Тютчеве и жене его. О M-me Krudener и франц<узском> посл<аннике> и о жене его; их разлюбили и бранят в Минх<ене>, и оттого затруднительно отцу его в Париже <...> О дворе, о притворстве Лёвенштейна и жены его. О M-me de Setto. Мы пошли к Штиллеру, не застали - и гуляли вместе под Аркадами. Обедал у пр<инца> Лёвенштейна, с Гагар<ины>ми, с австр<ийским> посл<анником> и женою, с сард<инским> посл<анником> и женою, с Тютчев<ыми>, Криден<ерами>. Сидел подле жены Криден<ера>! Обед славный. Хозяйка показывала мне гравюру с портретами всех бежавших в Миних из Вены от холеры и рисунок, изображающий состояние Франции: корабль тонет (le vaisseau de l’Etat) в буре; мальчик с белым знаменем на берегу - показывает им эмблему спасения. Это - Генрих V. Корабль - Франция. Вечер у кн<язя> Гагарина (С. И.) <...> гр. Гих и Deux-Ponts; нунций приглашал к Сетто и говорил мне о вдовушке, - но я непоколебим - на этот вечер. С Монжела долго говорил о англ<ийской>, франц<узской> и нем<ецкой> литературе, особливо об историках: начитанность и память необыкновенные. Сын его прислушивался. Дочь не красавица, но мила <...>
28 апреля. <...> В 11 часов зашел опять ко мне Фефель, и мы пошли смотреть портреты Штиллера. Первый, кот<орый> попался мне в глаза, - был Шеллинг, с удивительным сходством и выражением: это глаза вдохновенного, но не Поэта, а богосокрушающего философа. Подле него en grand Анна д’Арко-Valley - с ее милою очаровательною улыбкою, avec cette malice angélique; она оперлась на что-то точно так, как мы ее видели почти везде.
Портрет еще недописан, но сходства уже много - «вся ее душка слышна»! <...> Портрет жены Штиллера тоже прекрасен; детей его, с цветами, на гробе матери... <...> Штиллер обещал мне литографию Шеллинга, а мне бы хотелось приобресть и оригинал. От Штиллера - на первую лекцию Шеллинга, который начал объяснением Мифологии <...> Шеллинг дошел со мною до Котта, сказал, что уже в 7-й раз читает эту лекцию. Говорил о Prévost, о коего пиэсе во франц<узском> журнале я ему сказывал, называл его скучным несносным невеждою, который здесь надоедал им! <...> На лекцию Шуберта о психологии! <...> С лекции отдыхать домой и на вечер к гр. Гих <...> Я болтал с Фефелем <...> Сестра его от меня отворачивалась; раза два или три мы сходились, но я не кланялся. Наконец, «под шумок кантаты» я решился подойти к ней, хотя ее стерегли две сестры (Сетто дочери), и просить о свидании завтра: je ne serai pas à la maison. Наконец: cela m’ennuye. Не помню, что отвечал ей, но не мог сказать того, что хотелось. - С пр<инцем> Карлом долго говорил, раза два, о д’Арко: как он любит ее! Говорил откровенно и с восхищением, сказывал, что сначала не видал в ней ничего отлично-прелестного, что в 1-й раз поразила она его, когда представлялась во дворце и поклонилась. Об улыбке, о душе ее. Я вторил ему от всего сердца, сказав, что она обещала за меня молиться и спасти меня от другой, - что это ей удалось (и в эту минуту я уже говорил истину...), что воспоминания о ней для меня священны, что она украшает память воображения и пр. Мы опять сошлись - потолковать о ней... Он думал, что я влюблен в Криденер; я сказал, что в другую... <...> Я имел твердость уехать прежде вдовушки, которую оставил кокетствовать с пр<инцем> Сальм-Сальм<ом>. Идучи к Шуберту, я опять встретил Фефеля и увел его до Университета, болтал о нем самом и его братской связи с сестрою, а я сказал тоже о братьях. О жизни в Минхене и в Париже: «вам еще нет 40 л<ет>. Для чего не женитесь? - сказал он. - Вы богаты!» Я смолчал. - Что более повредило? Молчание или слова мои в среду?..
29 апреля. Хотел отдать карточку Фефелю, но он встретил меня на дворе и увел к себе. Болтали опять о многом, об отце его, о средствах жить в Париже и в Минихе; он показывал мне литографированный Бодмером портрет сестры, писаный Штиллером. Сходства много. От него к Шеллингу <...>
Шеллинг еще не объявил на лекции своего мнения, но после сказал, что он принимает мифол<огию> за истину в историческом отношении. Я худо понял его, но записывать было невозможно, и мои замечания sind voll Lücken и смешивают и его мнения с чужими. Прошелся с ним до Котты. Нашел я приглашение Шуберта на вечер. Гулял одиноко. Обедал дома. После обеда заказал оттиски с литографии у Бодмера. Вечер у Шуберта с семейством Рингсэйзена <...> Потом к Кильмансег: здесь долгий разговор с гр<афом> Гих, Монжела, Тютчев<ым> об аристократах, о деспотизме, об Англии. Монжела доказывал ничтожность здешней, вообще нем<ецкой> аристократии и отдавал преимущество в делах государственных à la bourgeoisie; mais elle ne parle pas, elle aboie. Еще разговор с Гих, Deux-Ponts, Тютчев<ым>. К вдове не подходил, не кланялся ей; она два раза встретилась со мною, когда я был с братом ее, и ушла.
30 апреля. <...> Был у Бодмера, литографа, отказавшего портреты К<унцу?> но мне дал, а не продал! Un éclair de bonheur et d’éternels regrets - теперь есть на что взглянуть! Был в греч<еской> церкви <...> Оттуда к Штиллеру: он дал мне литографию, первый отпечаток Шеллинга, другие неготовы, обещал прислать <...> Ирш прислал от имени вдовств<ующей> королевы записку о сожалении, что более не увидит по болезни <...> Был у Крид<енеров>, Тютч<е вых>, бродил в саду с пр<инцем> Сальм-Сальм<ом>; у банкира; обедал у нунция; вместо угощения одной вдовушки и ее приятелей - большой обед. Мне досталось вести Брагу. Через ее и Сальм-С<альма> сидела она. Кокетствовала, улыбалась. Нунций хотел пить за мое здоровье после ее, я сказал, что пью за нее: поклонилась едва <...> Брат не раз подходил ко мне. Тютчев и у меня перед обедом, и у нунция советовал быть смелее, шутить и пр. Я отвечал, что не хочу: он имеет о ней понятие, кажется, справедливое, но сам - любит ее! Мы остались после ее отъезда и любезничали - на ее счет! <...> Зашел к Шеллингу: он уже ложился в постель. Оттуда к к<нязю> Гагар<ину> <...> Болтал с кн<ягине>й о Свечиной: она велела сказать, что по-прежнему любит меня - но и я прежний, если судить по глупостям, коими наполняю день мой - и сердце мое! От Гагар<иных> к Сетто: там много дам - но ее не было. Болтал с Deux-Ponts, <...> с Тютч<евым> и с Сальм-С<альмом>. Первый советовал идти к ней. Сальм-С<альм> поехал к ней, но выйти не решился и приехал к Оленю. В 11 часов принесли от ней два письма к хозяйке и к нунцию. Она дала его прочесть Deux-Ponts, Тютчеву, Брага. - Я уехал, сидел долго с Сальм-С<альмом>. - В полночь лег спать, в 1½ еще не спал, в 3½ меня разбудили.
1 мая. Еще темно, я выспросил в почтамте дорогу на Аугсбург и час, в который заказаны лошади. Взял с собою томик Гёте, зонтик и в пасмурное утро отправился к заставе Максимилияна. Осмотрел места, читал, гулял - хотел воротиться, остался; брат должен был с нею выехать; в 5½ увидел карету: это она, одна, спрятался за забор. Остановилась у заставы; двинулась, я остановил карету, подал руку, сказал совсем не то, что сначала сбирался, - одно слово: «Bonjour». Отвечала то же, сухо, не дала руки; я сорвал с букета цветок; она сказала, что велит ехать, - я ушел... вот и все! Finita è la comedia!..
<...> Перед обедом к<нязь> Гагар<ин> отдал мне письмо кн<язя> Вязем<ского> от 28 марта с<тарого> с<тиля> в ответ на мое, разрешающее мне провезти вещи на Радзивиллов. Обедал у кн<язя> Гагарина и много говорил с ним о себе, о моей будущности и пр. Он сохраняет, кажется, довольно теплую ко мне дружбу, но мы видим и смотрим на вещи с разных сторон и совер<шенно> иначе. После обеда зашел домой, у меня был пр<инц> Сальм-Сальм, но не застал меня. В 7-м часу явился на почту. Офицер спросил мое имя (что завелось со времен франц<узских> смут и следствий оных в Германии). В 7 часов ровно мы выехали <...> Мы выехали в ту часть города, где я не был в этот приезд, но где в прежний гулял с Шеллингом. - Изар шумел - опахало гор, покрытых еще снегом, близилось к нам издали, а приближение их означает перемену хорошей погоды на пасмурную. С этой стороны почти весь Минхен, с его башнями, виден, и я - не без грусти и не без желания возвратиться сюда - расставался с ним... Милая бар<онесса> отравляла воспоминания, но в этой отраве, как обыкнов<енно>, - не без сладости: «Один час прожил я в Минихе», - думал я. Я любовался Минихом, окрестностями и наслаждался прохладою вечера, захождением солнца; равнина Минхенская мне нравилась после горных сцен, коими полно еще утомленное мое воображение. - На первую станцию приехали мы уже, когда смерклось <...>.
В 6 часов утра 3-го мая приехали мы в Линц, коего окрестности прекрасны, особливо по берегам Дуная <...>
1835. ВЕНА
27 февраля. <...> Приезд Тютчева: зовет в Минхен. Вдова - обогатела по завещанию отца. Шеллинга приглашали в Берлин - но он остался в Минхене <...> Обедал у посла, с Тютчевым <...>
1 марта. Воскресенье. <...> Вечер с Тютчевым zum Sperl: как веселятся в предместиях! <...>
4 марта. <...> В Leopoldstadt, zur Lamme, у Тютчева - «ce [n’est pas l’Histoire; c’est tout au plus de l’Hist<oire> naturelle que celle du peuple de l’Autriche. - Cela a tout le piquant de l’anachronisme» <...>
1836. ПЕТЕРБУРГ
3 декабря. <...> К гр<афине> Строган<овой> (кн<яжне> Кочубей), болтал о Чаадаеве, о Париже <...> Оттуда к Путятиным. Вдовушка не ставшая супругой <...>
17 декабря. <...> К<нязь> Гагарин сказал мне о вдовушке с брюшком от Тютчева <...>
1837. <ПЕТЕРБУРГ>
11 июня. <...> К Вяз<емскому>, с ним к Тютчевой, мила как в Минхене <...> О Минхене. Архиерей-посланник. Минхен - опустел. Поехал по делам. Как все это прекрасно, и для меня благоухает и прошедшим! <...>
14 июня. <...> У меня был Федор<ов> и Тютчев: обрадовался ему; с ним до Штиглица <...>
15 июня. <...> Обедал в Таврич<еском> дворце. У Путят<иных>. Оттуда к Дурновой. Там и мать <ее>, и Тютчева. Король франц<узский>. «Je ne tiens à la quadruple alliance que par trois jupes!» О брате ее и о жалобе его на Бенк<ендорфа>. О Крюденере. Жалеет по минхенской жизни, положение ее не веселит, а тяготит ее. Проживает все, что получает <...> Вечер кончил у Тютчевых: о Шеллинге, Чаадаеве, о его наказании и пр. О Пушкине.
16 июля. <...> К гр<афу> Вельгурскому: там разговор с Тютчевым <...>
1842. КИССИНГЕН
24 июня. <...> Получил два письма от канцлера Мюллера от 21 июня: одно по почте, другое с Тютчевым, болтал с ним о записках брата <...> У меня был Тютчев и кн. Голиц<ын>. С первым о России и пр. После обеда с ним же и ввечеру также о многом: о нашей политике, о востоке, о Бруннове, о Северине, о России и Германии <...>
28 июня. <...> У меня сидел Тютчев, начал читать ему записк<и>, но не кончил <...>
1 июля <...> Разговор с Тютчевым, с ним и обедал <...>
4 июля. <...> Вчера Тютчев о Гогенлоэ, о Северине, о жене, Виртем<берге> и Мюнхене <...>
5 июля. <...> 6-й час после обеда: Тютчев <...>
9 июля. <...> К Мальтицу <...> Милая жена, знакомая по Минхену. Сестра 1-й жены Тютчева. Дал стихи свои. Я ему - Павловой <...>
10 июля. <...> Дождь загнал сегодня Мальтица ко мне, и просидел у меня до 2½ <...> О Тютчеве: умен, но беспечен, отставлен за оставление Минхена <...>
1843. ВАРШАВА
Середина июня <...> Все полно русскими <...> Узнал, что к<нязь> Гагар<ин> здесь; к нему - на отъезде в Москву <...> Здесь и Тютчевы и с ними писал два письма (всего 6 из Варшавы) <...> В театре давали оперу и пляску Краковяки: восторг публики. «Еще Польска не сгинела», - думаешь, глядя на плясунов и на восхищение поляков. Был <...> у Тютчевых и он у меня: о Кюстине и пр. Валуев у нас и я у него: занимается статистикой России; книги его; указал на другие. В день отъезда из Варшавы <...> с Тютчев<ы>ми, с кн<язем> Волхонским, Старын<кевичем> за городом в монастыре <...> Обедали у Старын<кевича> <...>
«Большое удовольствие доставляет Тютчеву возможность посещать Палату депутатов» (из письма Эрн. Ф. Тютчевой К. Пфеффелю от 2 июня 1844 г.)
1844. ПАРИЖ
20 мая. Шанрозе. <...> Вчера <письма> от Тютчева, кн<ягини> Волхонской <...> Отвечал 1-му, звал сюда <...>
4 июня. Ровно 9 мес<яцев> как в Париже. Весь вечер дома, у меня Аржев<итинов> <...> После к Тютчеву; пришли и до 12-го часа болтали. Т<ютчев> о Москве, о Чаадаеве: il a de l’esprit, mais une vanité ridicule. О Хомяк<ове> и пр. О П<етер>бурге: Бенк<ендорф>, <1 нрзб.> plénipot<entiaire> остановил его. Но Криден<ер> с ним сошелся: 10 дней в его деревне с Крид<енерами>, предлагал службу: писать о России в чуж<их> кр<аях> - из Германии сообщают многие. Герм<ания> вся нас ненавидит. Швеция тоже.
6 июня. <...> Встретил Тютчева, гулял с ним <...> Тютчев зовет обедать послезавтра.
8 июня. <...> Я обедал у Тютчевых - с Шницлером <...> Тютчева все еще мила, но скромна. Домой - ввечеру с Тютчев<ым> к Свечиной <...> Тютчев умен, но во многом и с легит<имистами> соглашается.
9 июня. Воскресенье. У нас Ив<ан> Сем<енович>. Тютч<ев> познакомился с братом <...> |
