|
Г-ну Лоранси, редактору «L’Union»
Остенде. 6 августа/<25 июля> 1873
Милостивый государь,
не без скорбного чувства узнаете вы о смерти г-на Тютчева1. Он скончался 27 июля от последствий апоплексического удара, которому подвергся 13 января, в день русского Нового года. С ним исчез один из лучших, блистательнейших умов России. Разносторонние дарования ума сочетались в нем с дарами воображения, не менее драгоценными. Не зная русского языка, я не могу судить о достоинствах его стихов. Однако люди сведущие и авторитетные уверили меня, что он достоин был занимать самое выдающееся место среди лирических поэтов своей страны. Его прозу вы имели возможность оценить. Он писал и говорил по-французски столь же чисто, как на своем родном языке. Слог его был пылок и в то же время исполнен глубокомыслия. Его остроты - столь оригинальные, что следовало бы собрать их воедино, - то и дело цитируются. Они слетали с его уст, как бы не замечаемые им самим, попадая в цель, но никогда не раня.
Я знал г. Тютчева с 1830 г. Второй секретарь русской миссии в Мюнхене, этот 26-летний молодой человек с редкой прозорливостью взвешивал последствия Июльской революции. «Ордонансы короля Карла X, - говорил он, - это завещание политического и нравственного устройства в Европе. Французы в дальнейшем будут сожалеть о том, что не оценили их мудрости и необходимости».
Сорок лет смут и переворотов как нельзя лучше подтвердили это суждение. В 1848 г., через несколько лет после своего возвращения на родину, он сразу же понял, в чем заключается смысл всеобщего крушения, последовавшего за падением Луи Филиппа. Революция была враждебна не только королям и установившемуся образу правления: тогда, как и теперь, она покушается на самого Бога, а без Бога общество человеческое существовать не может. В «записке», ставшей знаменитой, г-н Тютчев открыто встал на защиту Ордена иезуитов, предмета ненависти и всяческих клевет со стороны так называемой либеральной партии, равно как и демагогов... «Поражая иезуитов, - писал он, - надеются сломить Церковь. Уничтожить иезуитов значит обескостить католицизм». К тому же именно стремится ныне и г-н фон Бисмарк, применяя при этом не меньше насилия, но больше ловкости; он знает, что, изгоняя этот деятельный и самоотверженный орден, он лишает Церковь ее главной поддержки. В 1854 г. Австрия, ошеломленная и растерянная, отвернулась от России, которая спасла ее. Тем, кто удивлялся ее неблагодарности, г-н Тютчев отвечал: «Страх не рассуждает. Австрия - это Ахиллес, у которого пятка повсюду. Она ссорится со своими друзьями, дабы не компрометировать себя перед своими врагами. Тщетные усилия! Пушка, пробивающая брешь в Севастополе, изгонит ее из Италии!..»
Война 1870 г. ни на минуту не вызывала у него сомнения в возможных ее последствиях. Заранее предвидя торжество Пруссии, он добавлял: «Это будет торжество протестантизма, ставшего синонимом рационализма, падением папства, подавлением совести ради неверия, религиозное гонение во имя цивилизации! Пусть Франция не заблуждается: искупление, которое слишком долго откладывалось, вскоре для нее наступит. Через несколько лет она завершит вековой цикл преступлений, ошибок и злосчастий, составляющих ее историю с 89 г. Хватит ли у нее силы, - говоря по-христиански, сила означает смирение, - хватит ли у нее силы признаться себе в заблуждении, слишком затянувшемся, повернуть назад, порвать с пагубными принципами Революции, стать снова христианской и монархической? Если нет, то закат ее будет окончательным и бесповоротным».
Эту прозорливость, отличавшую г-на Тютчева в области политики, он проявлял и в области метафизических умозрений. Помню, в юности я присутствовал при интереснейших беседах его с знаменитым Шеллингом, который был целиком поглощен идеей примирения философии с христианством, по правде говоря, уже утратившим ореол божественного откровения. «Вы пытаетесь совершить невозможное дело, - возражал ему г-н Тютчев. - Философия, которая отвергает сверхъестественное и стремится доказывать все при помощи разума, неизбежно придет к материализму, а затем погрязнет в атеизме. Единственная философия, совместимая с христианством, целиком содержится в Катехизисе. Необходимо верить в то, во что верил святой Павел, а после него Паскаль, склонять колена перед Безумием креста или же все отрицать. Сверхъестественное лежит в глубине всего наиболее естественного в человеке. У него свои корни в человеческом сознании, которые гораздо сильнее того, что называют разумом, этим жалким разумом, признающим лишь то, что ему понятно, то есть ничего!»
Так говорил этот человек, рожденный для размышлений, для кабинетного труда, чья жизнь по странному капризу судьбы в течение почти пятидесяти лет протекала в гостиных. Родись и живи он во Франции, он, без сомнения, оставил бы после себя монументальные труды, которые увековечили бы его память. Родившись и живя в России, имея перед собой в качестве единственной аудитории общество, отличающееся скорее любопытством, нежели образованностью, он бросал на ветер светской беседы сокровища остроумия и мудрости, которые забывались, не успевая распространиться. |
