|
С.-Петербург
Dieu veuille permettre, chère maman, que cette lettre, quand elle vous parviendra, vous trouve un peu remise et soulagée... Je n’ai pas de mots pour vous dire ce que j’ai éprouvé... Depuis quatre jours que je sais la nouvelle, je ne puis pas relire le terrible billet que vous avez écrit à Dorothée, que vous devez avoir écrit dans le moment même... Sans éprouver le même serrement de cœur que la première fois... Dix fois par jour le souvenir de ce qui est arrivé me réveille comme en sursaut... C’était là un terrible coup... Cette lettre que j’écris en ce moment, il ne la lira plus...
Ce n’est pas à moi dans l’état d’esprit où je suis à vous offrir des consolations. Ce n’est que de vous, de votre présence que je pourrais en recevoir. Ma seconde pensée, en apprenant la nouvelle, c’était celle de mes torts envers lui. Que d’occasions négligées pour lui donner les preuves d’affection qu’il appréciait tant. Lui qui était tout bonté et tout affection... C’est là une cruelle pensée et je sens que ce n’est qu’auprès de vous que je pourrais trouver à me rassurer un peu...
Que de fois ne m’a-t-il pas dit et écrit, en se plaignant de ma paresse à lui donner de mes nouvelles, que je n’avais plus pour longtemps à lui écrire et que je regrettai un jour de ne l’avoir pas fait plus souvent. Il avait bien raison. Je ne le sens que trop. Cela n’est une affreuse pensée que de me dire que plus d’une fois j’ai dû lui paraître ingrat. - Je repasse sans cesse dans ma pensée les derniers adieux, les tous derniers moments que nous avons passés ensemble dans cette voiture dans laquelle il m’avait conduit jusqu’au-delà des portes de la ville...1 Il était si bon, si calme et si serein... et tant d’autres souvenirs de mon dernier séjour auprès de vous. Toute cette bonté, toute cette affection inépuisable et qui se contentait de si peu de chose, qui était si peu exigente...
Maintenant je n’ai qu’un désir. C’est de vous revoir le plutôt qu’il se pourra et d’avoir par vous des détails sur ses derniers instants. Par le peu que j’en sais, j’ai la consolation de penser que sa fin a dû être exempté de souffrance et qu’il a peu senti les angoisses du dernier moment. - Mais vous, pauvre, chère maman, dans quel état vous deviez être dans ce moment-là... Je sais par expérience ce que c’est que d’être seul auprès du lit d’un mourant qui vous est cher... Mais vous, je me le dis avec bonheur, vous aviez pour vous soutenir votre inébranlable foi en Dieu - et ce divin secours ne vous aura pas manqué dans cette terrible épreuve... Je ne le sens que trop bien. Ce n’est que de là que peut venir toute force et toute résignation.
D’après mon calcul, Dorothée et son mari doivent vous avoir rejoint depuis un jour ou deux. Je voudrais bien en avoir la certitude... C’est donc huit à dix jours que vous serez restée toute seule... Cette idée m’est pénible plus que je ne puis le dire. Car j’ai cru comprendre que même Pauline Tutchef vous avait quitté le jour d’avant. Tout ceci est bien cruel. Mais je me dis, je me répète qu’à l’heure qu’il est vous devez avoir certainement revu Dorothée et que son arrivée vous aura fait éprouver un premier moment de consolation et de soulagement... Quant à Nicolas, s’il a suivi son premier projet qui était de revenir directement à Ovstoug, il est probable que lui aussi ne tardera pas à vous arriver. Je n’ose penser à tout ce qu’il y aura d’amer dans la douleur qu’il éprouvera...
Je sens, chère maman, que j’aurais dû vous écrire tout autrement. Cette lettre ne saurait vous faire du bien. Mais il faudrait pour cela être plus maître de ses nerfs que je ne le suis. Je vous écrirai mieux et plus en détail dès que j’aurai recouvré un peu plus de calme... Dans ce moment-ci laissez-moi vous dire seulement une chose: c’est que tout ce que je suis et tout ce que j’ai, est à vous... Mais qu’est-il besoin de pareilles assurances. Je vous baise mille fois les mains et vous demande votre bénédiction pour moi et les miens.
Перевод:
С.-Петербург
Дай Бог, любезнейшая маминька, чтобы это письмо, когда оно дойдет до вас, застало вас несколько оправившейся и успокоенной... У меня нет слов сказать вам, что я почувствовал...
С тех пор, как четыре дня тому назад я известился о случившемся, я не могу перечитывать ту ужасную записку, что вы написали Дашиньке и которую вы должны были написать в ту самую минуту... без того, чтобы не испытывать такое же сердечное стеснение, как и в первый раз... Десять раз на день воспоминание о том, что совершилось, заставляет меня вздрагивать, как при внезапном пробуждении. То был ужасный удар... Он уже не прочтет письма, что я пишу сейчас...
В том душевном состоянии, в коем я нахожусь, не мне предлагать вам утешения. Получить их я мог бы только от вас, от вашего присутствия. Второй моей мыслью при известии о его смерти было сознание того, как я бывал виноват перед ним. Сколько было упущено случаев доказать ему мою привязанность, которую он так ценил, - он, бывший воплощением доброты и любви... Вот это горькая мысль, и я чувствую, что лишь около вас смогу найти некоторое успокоение...
Сколько раз он и говорил и писал мне, сетуя на меня за то, что я ленился извещать его о себе, что мне уж недолго придется писать ему и когда-нибудь я пожалею о том, что не делал этого чаще. Он был вполне прав. Я глубоко это чувствую. Сознание, что я не раз должен был казаться ему неблагодарным, для меня ужасно. Я беспрестанно переношусь мыслью к нашему последнему прощанью, к тем самым последним минутам, что мы провели вместе в карете, в которой он провожал меня за городские ворота...1 Он был так добр, так спокоен и так ясен... и столько других воспоминаний о моем последнем пребывании у вас... вся эта доброта, вся эта неистощимая любовь, довольствовавшаяся столь малым, столь нетребовательная...
Теперь у меня лишь одно желание. Это возможно скорее свидеться с вами и узнать от вас подробности о его последних мгновениях. Из того немногого, что мне известно, я имею утешение предполагать, что его кончина была безболезненна и что он мало ощущал томления последней минуты. - Но вы, бедная любезнейшая маминька, в каком состоянии должны были находиться вы в эту минуту... Я на опыте уверился, что значит остаться одному у постели умирающего, который нам дорог... Но вы, я счастлив, что могу сказать себе это, вы имели поддержку в вашей неколебимой вере в Бога, - и эта божественная помощь не могла изменить вам в столь страшном испытании... Я хорошо сознаю это. Лишь там источник всяческой силы и всяческой покорности.
По моим расчетам, Дашинька и ее муж должны были приехать к вам день или два тому назад. Очень желал бы в этом увериться... Следственно, вы оставались совсем одна восемь или десять дней... Не могу выразить, как тяжела мне эта мысль. Ибо, сколько я понял, даже Полина Тютчева уехала от вас накануне. Все это весьма жестоко. Но я говорю себе, я себе повторяю, что сейчас вы наверное свиделись с Дашинькой и что ее приезд доставил вам первый миг утешения и облегчения... Что касается Николушки, то, если он последовал своему первоначальному намерению прямо вернуться в Овстуг, возможно, что и он тоже не замедлит к вам приехать. Не решаюсь думать о том, сколько горечи будет в его скорби...
Я чувствую, любезнейшая маминька, что должен был бы писать вам совсем иначе. Это письмо не сможет принести вам облегчения, но для того надобно было бы лучше владеть нервами, чем владею ими я. Напишу вам более связно и более подробно, как только несколько успокоюсь. Теперь же позвольте мне сказать вам одно: и я, и все, что я имею, - принадлежит вам... но к чему подобные уверения? Тысячу раз целую ваши ручки и прошу вашего благословения для меня и моих. |
