|
С.-Петербург. 26-го декабря
Если бы не чудовищная лень моя и глупая непривычка писать по-русски, я бы давно, любезнейшая тетушка, завел с вами постоянную, бесконечную переписку. Много вы утешили нас, жену и меня, письмом вашим. Вы, надеюсь, не сомневаетесь в нашей к вам привязанности и признательности за ваше родственно-дружеское расположение. Жена в особенности поручила мне благодарить вас, что вы частичку этого уделили и на ее портрет, который и сам бы, вероятно, высказал вам тоже свою благодарность, если бы, при свидании с вами, удалось ему промолвить хоть одно словечко. Но по объясненной вами причине, это, хоть бы и не для портрета, при данных обстоятельствах была вещь невозможная, как мы теперь ежедневно и ежечасно в том удостоверяемся.
Вчера, в день праздника, мы все обедали у Палагеи Васильевны. Давно уж я сбираюсь, любезнейшая тетушка, попросить вас, чтобы вы и от себя поблагодарили Палагею В<асильевну> за всю ее любовь и ласку к моим иноземным дочерям. С их самого приезда в Россию она была для них чрезвычайно хороша, что меня гораздо более радует, нежели я сам ожидать мог от моей весьма умеренной родительской нежности. Вам, может быть, уже известно, что обе меньшие дочери помещены в здешнем Смольном институте, где, по-видимому, им очень хорошо. Многому они, я думаю, там не научатся, но об их учености я мало и забочусь. Главное для меня - это чтобы они как можно скорее привились к России. А для этого общественное воспитание есть, конечно, самое верное и надежное средство. Касательно же присмотра и обращения с ними можно также быть совершенно довольными. Их не только любят, но, по-моему, даже и балуют... Но я в этом не судья...
О брате Николае я, как оно и следует, с самой минуты его отъезда никакого известия не имею, а предполагаю, что он теперь в Риме... скучает. Когда же он намерен свою заграничную скуку променять на отечественную, не знаю и вероятно, что из переписки нашей этого скоро и не узнаю.
Мне приятно было слышать, что вы познакомились с Смирновой: умная и очень, очень любезная женщина. Но что же касается до ее несчастной участи, в этом я с вами не могу согласиться, так как я и с нею самою не соглашался... Об ее, как и о многих из нас, несчастии можно со всею справедливостию сказать, что оно с грехом пополам...
Вы, конечно, пожалели о Тургеневе. При всем его легкомыслии и пустословии в нем было много доброго, много души.
По делу Щепкина я, вопреки вашему необычайному и несправедливому предубеждению, тотчас же снесся с Григ<орием> В<асильевичем>, который вторым опекуном, - и не замедлил известить Палагею В<асильевну> об ответе.
Кончаю, любезнейшая тетушка, с чего бы начать следовало, т. е. поздравлениями с праздником, Н<овым> годом, и поручаю себя вашей любви и памяти. |
