|
Toeplitz. Ce 31 juillet/12 août
Ce qui se passe sous nos yeux n’est plus de la réalité. C’est comme la représentation scénique d’un grand drame, conçu et arrangé dans toutes les conditions de l’art. Tout est si clair, si bien motivé, si conséquent. On croit lire sur l’affiche quelque titre connu: Le Fourbe puni, ou quelque chose dans ce genre... D’autre part, la portée des événements échappe à toutes les appréciations humaines.
Il y a juste huit jours que la guerre est commencée, et voilà déjà le sort de la France réduit aux chances d’une seule bataille qui se livre, peut-être, en ce moment. Et il ne s’agit pas moins que de la chute, de la chute flagrante et évidente d’un pays, d’une société, d’un monde entier, tel que la France. On croit rêver.
Voilà d’abord l’armée française, qui a toujours été considérée comme quelque chose de hors ligne et de supérieur, qui ne resiste pas mieux que des Autrichiens2 à l’ascendant des armées <prussiennes>*. Voilà l’invasion retournée, le sol de la France envahi, la capitale, Paris, déclaré en état de siège, la patrie déclarée en danger et l’Impératrice Eugénie s’offrant, comme une seconde Jeanne d’Arc, en crinoline, à prendre en mains le salut de la France3. C’est ce mélange du grotesque, se mêlant aux événements les plus tragiques, qui a toujours été l’indice des grandes choses, des destinées qui s’achèvent.
Grâce à je ne sais quelle reproduction plagiaire de ce Second Empire napoléonien relativement au Premier, on peut préciser, par une sorte de formule historique, la phase où celui-ci vient d’entrer, ce sont les Cent Jours de Napoléon III4. Or qui a présent à l’esprit l’ignoble détail de cette époque lit comme dans un libretto tout ce qui va se passer à présent: la lutte des partis à outrance et les lâchetés de l’intérêt sordidement personnel... Puissé-je me tromper dans mes prévisions. Car la chute de la France, toute méritée qu’elle puisse être par cette profonde et intime corruption du sens moral, serait néanmoins un immence désastre à tous les points de vue et surtout au point de vue de notre avenir à nous... Car autant l’antagonisme des forces, qui constituent l’Europe occidentale, est une condition essentielle de cet avenir, autant la prépondérance définitive de l’une d’elles sur l’autre serait une terrible pierre d’achoppement sur la route ouverte devant nous, et plus que toute chose au monde - l’accomplissement, devenu imminent, de l’unité allemande, de ce réveil du légendaire Frédéric Barberousse que nous allons voir, en chair et en os, sortir5. - Ce serait là un grand et beau spectacle, je dois en convenir, mais je serais déséspéré d’en être le spectateur... Et quand on pense que c’est cet histrion, qui s’appelle N<apoléon> III, qui aura aidé à la mise en scène de ce grand spectacle. C’est ainsi qu’il aura été le restaurateur d’un Empire, pas du sien précisément, mais d’un Empire ennemi. Et ce mois ne s’achevera pas sans que toutes ces questions ne soient décidées. Encore une fois, c’est un rêve...
En attendant j’ai commencé les bains, et cette cure, à ce qu’il me paraît, me fera du bien... Mille tendres amitiés à Aksakoff. Ah que n’est-il ici...
Au revoir, à bientôt, ma fille chérie. Je suis vraiment quelque peu honteux pour toi de tout ce radotage de ton père. Dieu v<ou>s garde.
Перевод:
Тёплиц. 31 июля/12 августа
То, что творится перед нашими глазами, уже не действительность. Это как бы сценическое представление грандиозной драмы, задуманной и поставленной по всем правилам искусства. Все так ясно, так хорошо обосновано, так последовательно. Кажется, будто читаешь на афише какое-нибудь знакомое название: «Наказанный плут» или нечто в этом роде... С другой стороны, никакому человеческому уму не охватить всей перспективы совершающихся событий.
Война началась ровно восемь дней назад, и вот уже судьба Франции поставлена в зависимость от исхода одного сражения, которое, быть может, разыгрывается в настоящую минуту. И дело идет не о чем ином, как о падении, явном и очевидном падении страны, общества, целого мира, каковым является Франция. Это похоже на сон.
Прежде всего, французская армия, всегда почитавшаяся чем-то из ряда вон выходящим и совершенным, не лучше австрийцев сопротивляется превосходству <прусских> армий. Происходит нашествие наоборот, французская земля заполонена врагами, столица, Париж, на осадном положении, объявлено, что отчизна в опасности, и императрица Евгения, подобно второй Жанне д’Арк в кринолине, берет на себя спасение Франции3. Эта примесь смешного к самому что ни на есть трагическому всегда была приметой великих поворотов и рушащихся судеб.
Благодаря тому, что Вторая наполеоновская империя представляет собой как бы подделку под Первую, можно точной исторической формулой определить фазис, в какой она вступила: это Сто дней Наполеона III. Поэтому каждый, у кого в памяти сохранились гнусные подробности той эпохи, читает как бы по либретто все, что должно произойти теперь: борьба партий не на живот, а на смерть и подлое предпочтение низких выгод... Хорошо, если б я ошибался в своих предвидениях. Ведь падение Франции, сколь ни заслужено оно глубоким внутренним разложением нравственного чувства, было бы тем не менее огромным бедствием со всех точек зрения, особливо же с точки зрения нашей собственной будущности... Ибо насколько соперничество сил, образующих Западную Европу, составляет главнейшее условие этой будущности, настолько же окончательный перевес одной из них над другой явится страшным камнем преткновения на открывшемся перед нами пути, и пуще всего на свете - неминуемое объединение Германии, это пробуждение легендарного Фридриха Барбароссы, которого мы увидим живьем выходящим из его пещеры. - Сцена величественная и прекрасная, должен с этим согласиться, но я был бы в отчаянии, если бы мне пришлось стать ее зрителем... И подумать только, что постановке этого великолепного спектакля способствовал скоморох, именующийся Наполеоном III. В результате он окажется восстановителем империи, но только не своей, а империи вражеской. Не пройдет и месяца, как все эти вопросы будут решены. Повторяю, это сон...
Пока что я начал брать ванны, и это лечение, по-видимому, принесет пользу. Сердечный привет Аксакову. Ах, если бы он был здесь...
До скорого свидания, моя милая дочь. Право, мне немного совестно, что у тебя такой болтливый отец. Да хранит вас Бог.
* В автографе описка: autrichiennes; восстанавливается по смыслу. |
