|
Pétersbourg. 7 octobre 1867
Je reçois à l’instant ta lettre qui m’a quelque peu tranquillisé à ton sujet. En effet, puisque ton état de santé est meilleur, que tous les symptômes réunis accusent un état de grossesse comme un fait indubitable, il n’y a qu’en prendre patience et attendre le terme d’un esprit tranquille, sans se laisser envahir par des inquiétudes qui n’ont désormais aucune raison d’être, attendu qu’il est évident que tu avais commis une grosse erreur dans tes appréciations. - Encore une fois merci de ta lettre.
Maintenant ce qui suit est pour ton mari, mais c’est assez important pour que j’appelle toute son attention sur ce qu’il va lire.
Le cabinet de Florence, menacé d’une intervention de Napoléon dans la crise de Rome, vient de s’adresser à nous, en nous engageant de nous expliquer sur l’éventualité du cas1. La réponse que nous lui avons faite, et que j’ai lue, est décidément insuffisante. Elle est bienveillante mais évasive et n’accuse que trop le manque de conviction nationale qui est le fond même de notre diplomatie.
En effet, nous avions à nous prononcer dans cette affaire sur deux points, tous deux essentiels. D’abord sur le principe de non-intervention, que nous ne saurions articuler assez clairement et positivement en vue des éventualités qui peuvent d’un jour à l’autre <arriver>* en Orient. Puis - il aurait fallu s’expliquer très catégoriquement sur le fait du pouvoir temporel du Pape.
Une politique vraiment nationale n’y aurait pas manqué. Elle aurait senti que le moment était venu de faire, de la manière la plus explicite, acte d’orthodoxie, car elle aurait compris que ce sont les intérêts de l’orthodoxie elle-même qui se trouvent profondément engagés dans la crise actuelle de la question romaine... L’effet d’une pareille déclaration aurait été immense. C’était l’histoire elle-même, prononçant, par notre bouche, la condamnation d’un principe qui est notre ennemi personnel par excellence. - On n’a, comme de raison, rien compris de tout cela. Et précisément sur cette question du pouvoir temporel on s’est prudemment et discrètement récusé. C’était inévitable. Une politique sans credo national devait se déclarer incompétente.
Tels sont les faits... Maintenant, tout en feignant de les ignorer, il faut les supposer à titre d’éventualité imminente et déclarer hautement ce que, le cas échéant, la Russie est en droit d’attendre d’une politique aussi éminemment nationale que l’est la nôtre.
Ce qui a pu ajouter à notre timidité habituelle dans la déclaration que nous étions appelés de faire, c’était l’espoir de nous ménager les sympathies de la France dans la question d’Orient. C’était encore une illusion. La réponse de Moustier est arrivée. C’est un contre-projet très différent du nôtre3. D’ailleurs le langage que nous a dernièrement tenu Fuad est d’une insolence qui prouve bien qu’il ne redoute guères une entente de la France avec nous...
Вот, любезнейший Иван Сергеич, на что призываю деятельное внимание «Москвы».
Que Dieu v<ous> garde tous les deux.
T. T.
Перевод:
Петербург. 7 октября 1867
Только что получил твое письмо, которое немного уняло мою за тебя тревогу. Действительно, раз самочувствие твое улучшилось и по всем без исключения симптомам стадия беременности установлена как факт несомненный, остается только набраться терпения и со спокойной душой ожидать срока, не поддаваясь страхам, для которых нет теперь никаких оснований, так как очевидно, что ты сильно ошиблась в своих предположениях. - Еще раз благодарю за письмо.
Теперь приписка для твоего мужа, однако весьма важного свойства, поэтому я призываю его отнестись к тому, что он прочтет, со всевозможным вниманием.
Флорентийский кабинет, напуганный угрозой вмешательства Наполеона в римский кризис, только что обратился к нам с просьбой выразить свое отношение к подобной возможности. Ответ, который мы ему направили и который я читал, крайне неудовлетворителен. Он доброжелателен, но уклончив и говорит лишь о полном отсутствии национального взгляда, составляющем самое существо нашей дипломатии.
Ведь в этом деле нам следовало бы высказаться по двум пунктам равновеликой значимости. Во-первых, по поводу принципа невмешательства, четкое и твердое провозглашение коего никак не могло бы быть лишним в преддверии событий, обещающих со дня на день разразиться на Востоке. Во-вторых - надо было бы в очень жесткой форме заявить свое мнение о светской власти папы.
Истинно национальная политика не преминула бы это сделать. Она почувствовала бы, что пришло время совершить самое что ни на есть открытое православное деяние, ибо поняла бы, что интересы всего православия глубоко затронуты нынешним кризисом римского вопроса... Подобная декларация произвела бы огромное впечатление. Словно бы сама история заклеймила нашими устами ненавистнейший нам догмат. - Но ничего этого, разумеется, не поняли. И именно по вопросу о светской власти осмотрительно и скромно отмолчались... Это было неизбежно! Политика без национального кредо должна была обнаружить свою беспомощность.
Таковы факты... Теперь нужно, будто бы ровным счетом ничего о них не зная, преподнести их как вытекающие из хода событий и объяснить всему свету, чего же, в случае необходимости, Россия вправе ожидать от политики столь зело национальной, как наша2.
Вероятно, причиной того, что в составлении декларации, с которой нас попросили выступить, мы проявили еще большую, чем всегда, осторожность, была надежда на альянс с Францией в восточном вопросе. Очередная иллюзия. Уже получен ответ Мустье. Это контрпроект, сильно отличающийся от нашего3. К тому же донельзя дерзкий тон, которым недавно говорил с нами Фуад, ясно показывает, что он ничуть не опасается союза Франции с нами...
Вот, любезнейший Иван Сергеич, на что призываю деятельное внимание «Москвы».
Храни Господь вас обоих.
Ф. Т.
* Пропуск в автографе; восстанавливается по смыслу. |
