|
Петербург. 14 июля 1865
Да, милая, дорогая моя Marie, вы отгадали. Только что я отправил к вам мое последнее письмо, я принужден был слечь, если не в постель, так на канапе, - и пролежал так, задыхаясь от жару, без ног и без движенья, почти две недели. - Было, помнится, время, когда и это не лишено было бы своей доли приятности. Но при данных условиях это было решительно не кстати. Физическое страданье должно бы быть исключительною принадлежностию живого человека. - Теперь, однако же, я начинаю оправляться - и вопреки всем вашим сомнениям не замедлю явиться к вам... на чашку чая - по обещанию.
Жалею очень, что не поспею к завтрешнему великому дню, которым открываются - и мне очень и очень памятные - ваши семейные празднества. Помню, как третьего года мы праздновали их с вами. Вам, милая Marie, поручаю расцеловать от меня завтрешнего именинника и убежден, что вы достойно исполните мое поручение. - Не теряю надежды, что попаду по крайней мере на один из последующих праздников ваших.
Много вы меня порадовали - буде это не хвастовство - известием о вашем здоровье... Нетерпеливо ожидаю возможности убедиться собственными глазами в действительности ваших показаний. И если они окажутся справедливыми, то рассчитывайте на мою полную признательность, - в моих глазах первая добродетель всех тех, кого я люблю, это их чувство самосохранения...
Засвидетельствуйте это от меня и мужу вашему, которому, как я полагаю, предписанное лечение - на даче, при этой превосходной погоде - должно было принести пользу... и при этом случае, кстати или не кстати, сообщите ему от меня вот что. Последние инструкции, данные Милютину при отправлении его в Варшаву, такового свойства, что они должны окончательно устранить и последние недоразумения между «М<осковскими> ведомостями» и «Инвалидом»...
Простите за это нелепое отступление.
Вы сетуете на вашу тетушку за ее упорное молчание... Да будет это самым тягчайшим горем вашей жизни. - Лучшего пожелания вам я и придумать не могу. Впрочем, я был у нее, третьего дня, на даче. Она здорова, часто грустит и плачет - и это-то и составляет нашу взаимную связь.
Мой бедный Федя целует ваши ручки. И все это - и детство и старость - так жалко - сиротливо - и так мало утешительно...
Господь с вами.
Ф. Тчв |
