Ницца. 8/20 декабря 1864
Друг мой Яков Петрович! Вы просили меня в вашем последнем письме, чтобы я написал вам, когда мне будет легче, и вот почему и не писал к вам до сегодня. Зачем я пишу к вам теперь, не знаю, потому что в душе все то же, а что это - то же, для этого нет слов. Человеку дан был крик для страдания, но есть страдания, которых и крик вполне не выражает...
С той минуты, как я прошлым летом встретил вас в Летнем саду и в первый раз высказался перед вами о том, что мне грозило, - и до сей минуты, если бы год тому назад все мною пережитое и перечувствованное приснилось бы мне с некоторою живостью, то - мне кажется - я, не просыпаясь, тут же бы на месте и умер от испуга. - Не было, может быть, человеческой организации, лучше устроенной, чем моя, для полнейшего восприятия известного рода ощущений. - Еще при ее жизни, - когда мне случалось при ней, на глазах у нее, живо вспомнить о чем-нибудь из нашего прошедшего, нашего общего прошедшего, - я помню, какою страшною тоскою обдавалась тогда вся душа моя - и я тогда же, помнится, говорил ей: «Боже мой, ведь может же случиться, что все эти воспоминания - все это, что и теперь уже и теперь так страшно, придется одному из нас - повторять одинокому - переживши другого». Но эта мысль пронизывала душу - и тотчас же исчезала. А теперь?
Друг мой, теперь все испробовано. - Ничто не помогло, ничто не утешило, - не живется - не живется - не живется...
Одна только потребность еще чувствуется. Поскорее воротиться к вам, туда, где еще что-нибудь от нее осталось, дети ее, друзья, весь ее бедный домашний быт, где было столько любви и столько горя, но все это так живо, так полно ею, - так что за этот бы день, прожитый с нею, тогдашнею моею жизнию, - я охотно бы купил его ценою - ценою чего? Этой пытки, ежеминутной пытки - этого увечья - чем стала теперь для меня жизнь...
О друг мой Яков Петрович, тяжело, страшно тяжело. Я знаю, часть всего этого вы на самом себе испытали, часть - но не всё - вы были молоды, и не четырнадцать же лет...
Еще раз, меня тянет в Петерб<ург>, хоть я и знаю и предчувствую, что и там... но не будет, по крайней мере, того страшного раздвоения в душе, какое здесь... Здесь даже некуда и приютить своего горя...
Мне бы почти хотелось, чтобы меня вытребовали в Петерб<ург> именем нашего Комитета, к чему, кажется, есть и причины - вследствие нездоровья гр. Комар<овского>. - Что он, бедный?.. Очень, очень отрадно будет мне с вами увидеться, милый мой Яков Петрович. Скажите то же от меня и Майкову. - Обоих вас от души благодарю за вашу дружбу - и много, много дорожу ею... Господь с вами. - Простите - до близкого свидания.
Ф. Тютчев |