|
Munich. Ce 8/20 juillet 1841
Je reçois à l’instant, chers papa et maman, votre lettre du 15 juin, par Pétersb<ourg>. J’espère que la mienne que j’adresse par la même voie, vous parviendra aussi. Je tiens d’autant plus que vous la receviez, que pour cette fois j’ai une bonne nouvelle à vous annoncer. Ma femme est accouchée le 14/26 du mois dernier d’un garçon. L’accouchement a été heureux, quoique plus pénible que le dernier et maintenant, trois semaines depuis l’événement, elle est tout à fait sur pied. Mais pour les détails je vous renvoie à sa lettre. L’enfant est fort et très vivace et malgré mon indifférence pour le sexe des enfants à naître, j’ai été bien aise de voir que cette fois c’était un garçon, car cette fois, j’espère, est la dernière. Tout dans cette affaire m’a fait plaisir, sauf la circonstance du nom que je me suis vu obligé de donner à l’enfant. Vous savez mes rapports avec Sévérine. Il professe pour moi et toute ma famille une très vive amitié. Il a été le parrain de la dernière de mes petites et il a insisté de l’être aussi du nouveau-né, d’autant plus que c’était un garçon. Il n’y avait guères moyen de décliner sa proposition sans le mortifier. Et c’est un homme qui se mortifie aisément. Mais il n’y avait pas moyen non plus à l’accepter pour parrain sans accepter aussi son nom. Et voilà comment cet enfant qui de toute éternité était prédestiné à s’appeler Jean ou Nicolas, c’est appelé Димитрий. J’en ai été bien contrarié, et ma femme aussi, mais c’était inévitable. A part de ce que m’imposait vis-à-vis de Sévérine, cette grande amitié qu’il me porte, j’avais d’autres motifs encore pour ne vouloir d’autre parrain que lui. Dans les circonstances actuelles, et surtout dans la position où moi, je me trouve placé, je ne pouvais assez faire pour constater l’orthodoxie du baptême, et le meilleur moyen pour cela, c’était assurément de m’adresser au Ministre de Russie.
Quant à mes affaires, je ne vous en parle pas pour le moment. Je suis sur le point de prendre une résolution et je n’attends pour le faire qu’une réponse de la Gr<ande>-Duchesse à la lettre que ma femme lui a écrite dernièrement. Il est possible et même probable que j’irai cet automne à Pétersb<ourg>. Dans peu de jours je le saurai positivement. Quant à Nicolas, voilà, je crois, bientôt un an que je n’ai pas eu de ses nouvelles directes. Il est vraiment affligeant que par suite d’une indigne paresse nous nous perdons ainsi de vue.
Mes trois aînées sont en ce moment établies à la campagne au lac de Starnberg, à une vingtaine de verstes de Munich, avec leur gouvernante et sous l’aile protectrice de Sévérine et de sa femme qui y passent leur été. Nous les avons envoyées là pour leur faire respirer un meilleur air, et, en effet, elles en ont fort bien profité. Quant à la petite Marie, elle prospère fort bien ici et devient très jolie. Pour le garçon, il est décidément laid, ce qui n’empêche pas que ma femme ne trouve qu’il me ressemble beaucoup.
Je recommande tout ce petit monde à votre affection, mais surtout ma femme qui, sans exagération, est tout ce qu’il y a de meilleur et de plus digne d’être aimé. Ce qui est tout aussi vrai, c’est l’extrême désir qu’elle a de vous connaître, de ce faire aimer de vous et de passer auprès de vous tout un été à Ovstoug, mais bien entendu, à Ovstoug. Elle y tient absolument, car pour Pétersbourg, elle ne veut pas en entendre parler.
Quand vous écrivez à Dorothée, faites-lui bien mes compliments ainsi qu’à son mari. Comment va sa santé? J’aime à croire qu’elle va mieux, puisque vous ne m’en parlez pas.
Adieu, chers papa et maman, dans quelques jours je pourrai, je crois, vous parler d’une manière plus positive sur ce que je compte faire - pour le moment, je ne vous dirai autre chose, sinon que je ne me lasse pas de désirer de vous revoir. Je baise vos chères mains et suis à v<ous> de cœur et d’âme.
Votre tout dévoué fils
T. Tutchef
Перевод:
Мюнхен. 8/20 июля 1841
Сию минуту я получил, любезнейшие папинька и маминька, ваше письмо от 15 июня, посланное через Петербург. Надеюсь, что мое, которое я отправляю тем же путем, также дойдет до вас. Я тем более желаю, чтобы вы его получили, что на сей раз имею сообщить вам хорошее известие. 14/26 прошлого месяца жена родила мальчика. Роды были благополучные, хотя более тяжелые, нежели предыдущие, и сейчас, через три недели после этого события, она уже совсем на ногах. Но подробности вы узнаете из ее письма. Ребенок крепкий и очень живой, и, несмотря на мое безразличное отношение к полу будущего ребенка, я был очень рад, что на этот раз появился мальчик, ибо этот раз, надеюсь, будет последним. В этом случае все доставило мне удовольствие, все, кроме вопроса об имени, которое я оказался вынужденным дать ребенку. Вы знаете о моих отношениях к Северину. Он питает ко мне и ко всей моей семье живейшую приязнь. Он был крестным отцом моей младшей девочки и настоял на том, чтобы быть также крестным отцом новорожденного, тем более что это мальчик. Не было возможности отклонить его предложение, не обидев его. А обижается он весьма легко. Но не было также возможности, изъявив согласие на то, чтобы он был крестным отцом, не согласиться принять и его имени, и вот почему этот ребенок, от века предопределенный называться Иваном или Николаем, получил имя Димитрия. Я был очень раздосадован этим и моя жена тоже, но это было неизбежно. Помимо того, что меня обязывала большая дружба Северина ко мне, я имел еще иные причины не желать в качестве крестного отца никого другого. При теперешних обстоятельствах, а главное, в том положении, в коем я оказался, без сомнения, не было лучшего способа засвидетельствовать факт православного крещения, как обратиться к русскому посланнику.
Что касается до моих дел, то сейчас я не буду говорить вам о них. Я собираюсь принять решение и, чтобы сделать это, жду лишь ответа великой княгини на письмо, которое моя жена недавно написала ей. Возможно и даже вероятно, что этой осенью я поеду в Петербург. Через несколько дней я узнаю это положительно1. Что касается Николушки, то скоро год, мне кажется, как я не имел от него непосредственных известий. Поистине прискорбно, что вследствие постыдной лени мы так теряем друг друга из виду.
Мои три старшие девочки сейчас устроены в деревне на Штарнбергском озере, верстах в двадцати от Мюнхена, с их гувернанткой и под крылышком Северина и его жены, проводящих там лето. Мы отправили их туда, чтобы дать им возможность подышать лучшим воздухом, и действительно, им это очень на пользу. Что касается маленькой Мари, она благоденствует здесь и становится очень хорошенькой. Мальчик же решительно некрасив, что не мешает моей жене находить, будто он очень похож на меня.
Весь этот народец поручаю вашей нежности, главное же - мою жену, которая без преувеличения соединяет в себе все, что есть лучшего и достойного быть любимым. Что столь же справедливо, это ее чрезвычайное желание познакомиться с вами, заслужить вашу любовь и провести с вами целое лето в Овстуге - но именно в Овстуге. Она безусловно на этом настаивает, так как и слышать не хочет о Петербурге.
Когда вы будете писать Дашиньке, очень кланяйтесь от меня ей, а также и ее мужу. Как ее здоровье? Надеюсь, что ей лучше, ибо вы о ней не говорите.
Простите, любезнейшие папинька и маминька; я думаю, что через несколько дней смогу более положительно сказать вам, что рассчитываю делать - теперь же говорю только, что не перестаю желать свидеться с вами. Целую ваши дорогие ручки и остаюсь сердцем и душою вашим.
Ваш преданнейший сын
Ф. Тютчев |
