|
Munich. Ce 18/30 décembre 1842
Je ne veux pas laisser finir l’année, chers papa et maman, sans me rappeler à votre souvenir. Puisse celle qui commence être bonne et heureuse pour nous tous et ne pas s’écouler sans nous avoir vus réunis. C’est là mieux que le vœu que je forme, c’est un espoir que j’exprime. Nicolas qui vous a écrit avant de quitter Vienne nous est revenu depuis quelques semaines. Il s’était fort ennuyé à Vienne, faute de société, et comme il en trouve ici, autant et plus qu’il ne lui en faut, le séjour de Munic jusqu’à présent du moins paraît lui convenir beaucoup. Sous le rapport de la dépense, il est de moitié moins cher que celui de Vienne. Nicolas a été présenté avant-hier au Roi et le sera dans le courant de la semaine au reste de la Famille Royale, dont la plus grande partie le connaissait déjà. Je vous donne ces détails à son sujet au lieu de lui laisser le faire à lui-même, parce que je prévois que je serai obligé d’expédier cette lettre avant qu’il ne se soit décidé à prendre résolument la plume. Je dis ceci avec l’accent de la plus parfaite conviction, car je ne puis parler de sa paresse épistolaire, sans faire le plus triste retour sur moi-même. C’est par Nicolas que j’ai eu la nouvelle de l’état de grossesse de Dorothée. Dites-lui, bien chère maman, tous les vœux que je forme pour elle et les espérances que je rattache à l’heureuse issue de sa grossesse, tant dans l’intérêt de sa santé que pour son bonheur à venir. Mille amitiés aussi à son mari, supposé qu’il se souvienne de moi.
Je vous ai déjà informés dans ma dernière lettre que je me suis décidé à l’Institut de Munich deux de mes petites, Daria et Kitty. Elles y sont depuis le 1er d’octobre et maintenant qu’elles ont surmonté ce que le noviciat en ait de pénible, elles se trouvent fort bien de leur nouvelle position. Nous allons les voir les dimanches, car sauf quelques cas d’exception le règlement de l’Institut interdit la sortie aux élèves. Cependant l’autre jour, le jour de la St-Nicolas1, je les ai fait venir chez moi au sortir de la messe grecque. Quant à la petite Marie, je puis dire sans vanité que c’est une très gentille enfant. C’est bien aussi l’avis de Nicolas qui lui porte une très grande tendresse et se fait même aimable pour lui plaire. Mais je n’ai presque pas le courage de vous parler à mon intérieur, en pensant à la bizarrerie du sort qui l’a fixé dans un monde qui est si loin de vous et qui vous est si étranger. C’est là pour moi un sujet d’éternels regrets, c’est là un désaccord dans ma destinée qui se fait péniblement sentir à tous les moments de ma vie et mêle de l’amertume à mon bonheur même. Ce qui m’est surtout pénible, c’est l’idée que vous ne connaissez pas ma femme et que selon toute apparence vous ne la connaîtrez jamais. D’autres vous diront que c’est une des femmes les plus gracieuses qu’ils en ont rencontrées, mais moi qui depuis neuf ans suis en possession de toutes ses affections, je ne puis dire rien d’elle, sinon qu’il faut la connaître, comme je la connais, pour croire à la possibilité d’une nature comme la sienne.
Vous ai-je dit que j’ai revu dernièrement Madame de Krüdener et son amie Annette Chérémétieff avec laquelle j’ai été charmé de renouveler la connaissance. Malgré le changement survenu dans sa destinée, je l’ai retrouvée parfaitement la même, comme je l’ai connu en 1837 à Pétersbourg, c’est-à-d<ire> parfaitement bonne, vraie, naturelle. Elle a eu beaucoup de succès ici et elle doit en avoir partout, car on a beau faire, on ne peut s’empêcher d’être agréablement surpris, en voyant tant de simplicité associée à tant de millions. Elle m’a vivement rappelé le temps où je l’ai connue enfant à Moscou, dans la maison de son père2. Ne venait-elle pas aussi à ces bals qui se donnaient chez nous et pour lesquels Dorothée faisait si scrupuleusement les listes d’invitation. Quel rêve que ces souvenirs. Ces dames ont passé une quinzaine de jours à Munich et sont allées d’ici à Paris, où elles doivent être encore.
En fait de Russes nous avons cet hiver la Princesse Горчаков, la même qui était ici l’hiver dernier et qui est une personne d’un vrai mérite. Nous la voyons beaucoup, surtout Nicolas. Puis il y a ici en ce moment la ci-devant célèbre Mad. Нарышкин, Марья Антоновна4. Mais celle-ci n’est plus qu’un débris d’elle-même. Le Duc de Leuchtenberg est venu ici pour quelques jours d’Italie pour assister au mariage de son cousin, le Prince Royal de Bavière5. Maintenant il est avec sa femme à Rome où ils passeront l’hiver. Ils sont attendus à Munic au mois d’avril prochain.
Тургенев est-il encore à Moscou? Faites-lui, je vous prie, mes compliments, quand vous le rencontrez. Mais que j’aimerais bien mieux qu’au lieu de lui c’est moi qui vous rencontriez. J’espère qu’avec l’aide de Dieu le printemps prochain verra l’accomplissement de ce vœu. Il en serait bien temps.
Adieu, chers papa et maman, je baise vos mains et suis pour la vie votre tout dévoué fils
T. T.
Перевод:
Мюнхен. 18/30 декабря 1842
Я не хочу дать закончиться этому году, любезнейшие папинька и маминька, не напомнив вам о себе. Да будет наступающий год благополучным и счастливым для всех нас, и пусть он не завершится без того, чтобы мы свиделись. Это более чем пожелание, в этих словах я выражаю свою надежду. Николушка, который писал вам перед своим отъездом из Вены, вернулся к нам несколько недель тому назад. Он сильно скучал в Вене за недостатком общества, а так как здесь он нашел общество столь обширное и даже более обширное, чем ему нужно, то, по-видимому, пребывание в Мюнхене, по крайней мере до сих пор, приходилось ему по душе. В отношении расходов жизнь здесь наполовину дешевле, чем в Вене. Третьего дня Николушка представлялся королю, а на этой неделе будет представляться остальным членам королевской фамилии, большинство из коих уже с ним знакомы. Сообщаю вам эти подробности о нем, вместо того чтобы предоставить ему самому позаботиться об этом, так как предвижу, что буду вынужден отправить письмо раньше, чем он решится взяться за перо. Говорю это с полнейшим убеждением, ибо не могу говорить о том, как он ленив на переписку, не обратившись с грустью на самого себя. От Николушки я узнал о беременности Дашиньки. Передайте ей, любезнейшая маминька, мои пожелания, скажите ей также, что я надеюсь на благополучный исход ее беременности, это так необходимо и для ее здоровья, и для ее будущего счастья. Самый сердечный привет ее мужу, если он еще помнит обо мне.
Я уже сообщал вам в моем последнем письме о своем решении поместить в мюнхенский институт двух моих девочек, Дарью и Китти. Они поступили туда 1-го октября и теперь, когда преодолели трудное для новичков время, очень довольны своим новым положением. Мы навещаем их по воскресеньям, ибо устав института, за редкими исключениями, воспрещает воспитанницам выходить из учебного заведения. Однако ж намедни, в Николин день, по окончании греческой обедни я взял их к себе. Что до маленькой Мари, могу без хвастовства сказать, что это очень милый ребенок. Таково же мнение и Николушки, который весьма нежен с ней и становится даже любезным, чтобы ей понравиться. Но у меня едва хватает духу рассказывать вам про свою домашнюю жизнь, когда я подумаю о своенравии рока, обосновавшего ее так далеко от вас и в мире столь для вас чуждом. Вот что является для меня предметом постоянных сожалений, вот в чем разлад в моей судьбе, который я тягостно ощущаю каждую минуту своей жизни и который примешивает горечь даже к моему счастью. Что для меня тяжелее всего, это мысль, что вы не знакомы с моей женой и, по всей вероятности, никогда с ней не познакомитесь. Другие скажут вам, что это одна из привлекательнейших женщин, которых они встречали, но я, кому вот уже девять лет принадлежит вся ее привязанность, могу сказать о ней разве то, что надо знать ее так, как я ее знаю, дабы поверить в возможность существования подобной натуры.
Сказывал ли я вам, что недавно свиделся с госпожой Крюденер и ее приятельницей Анной Шереметевой, с которой был очень рад возобновить знакомство. Несмотря на перемену, происшедшую в ее судьбе, я нашел ее совсем такой же, какой знавал в 1837 году в Петербурге, то есть исключительно доброй, искренней, естественной. Она пользовалась здесь большим успехом и должна иметь его повсюду, ибо, что ни говори, нельзя не быть приятно изумленным при виде такой простоты в сочетании со столькими миллионами. Она живо напомнила мне то время, когда я знавал ее ребенком в Москве, в доме ее отца. Не бывала ли она также на тех балах, что давались у нас и для которых Дашинька так тщательно составляла пригласительные списки? Какой сон эти воспоминания! Эти дамы провели в Мюнхене около двух недель и поехали отсюда в Париж, где они должны быть и посейчас.
Из русских у нас этой зимой княгиня Горчакова3, та самая, что провела здесь прошлую зиму, особа поистине достойная. Мы часто видимся с ней, особливо Николушка. Затем здесь сейчас находится некогда знаменитая госпожа Нарышкина, Марья Антоновна4. Но она являет лишь обломки того, что представляла раньше. Герцог Лейхтенбергский приезжал сюда на несколько дней из Италии, чтобы присутствовать на бракосочетании своего двоюродного брата, наследного принца Баварского5. Теперь он с женой в Риме, где они проведут зиму. Их ожидают в Мюнхене в будущем апреле.
В Москве ли еще Тургенев?6 Кланяйтесь ему от меня, пожалуйста, когда вы его встретите, но насколько больше мне хотелось бы, чтобы вместо него вы встретились со мной. Надеюсь, что с Божьей помощью это желание исполнится будущей весной. Давно бы пора.
Простите, любезнейшие папинька и маминька, целую ваши ручки и остаюсь на всю жизнь вашим преданнейшим сыном
Ф. Т. |
