|
|
Из книги «Книга Великого Гнева» - Волынский А.Л.
|
«Тютчев поэт ночных откровений, поэт небесных и душевных бездн. Он как бы шепчется с тенями ночи, ловит их смутную жизнь и передает ее без всяких символов, без всякой романтики, в тихих, трепетных словах. Иногда эти слова производят неожиданное впечатление в русской речи. Откуда они? Их не было в языке Пушкина. Утро, день должны говорить о себе языком Пушкина - ясным, отчетливым, так сказать, индивидуализирующим предметы, потому что в дневном свету все очерчено в своей разграниченности, в своих контурах. Но вот настали сумерки, вечер, ночь: «Тени сизые смесились, цвет поблекнул, звук уснул, жизнь, движенья разрешились в сумрак зыбкий, в дальний гул». Предметы потеряли свою отчетливость, оделись общим покровом теней, то хмурых, то нежных, и чем гуще тени, чем глубже мрак, тем цельнее мир, тем более чувствуется его единство, его действительная природа, его хаос, его метафизика. Ночных впечатлений нельзя передать языком Пушкина так, как они передаются языком Тютчева. Пушкин превращает хаос в конкретность, мистику мира в эмпиризм мира, а Тютчев, наоборот, все эти конкретности, все эти эмпиризмы превращает в хаос, в мистику. Пушкин творит, Тютчев растворяет. Вот почему язык Тютчева, в отличие от Пушкинского языка, так богат составными словами, новыми, неожиданными эпитетами, которые дают уже не яркие краски, а зыбкие линии и мутные оттенки. Это не декадентство восприятий, сквозь напряженное и изнуренное личное, суб’ективное начало, а созерцание мира в его ночной стихийности, в его хаотически - божественной правде. Что за слова, что за намеки! «Вот тихоструйно, тиховейно, как ветерком занесено, дымно-легко, мглисто-лилейно вдруг что-то порхнуло в окно». Так описывает Тютчев первый трепет утреннего света, первые веяния того «блистательного покрова» дня, который скроет от глаз глубокие бездны ночного неба. Каждое слово в этих строках есть почти волшебный намек, и хотя предмет не вычерчивается полностью, он уже чувствуется в своем движении, в своих колебаниях, в своем медленном, чуть заметном росте. В ту минуту, когда он уже весь готов, весь определился, поэт оставляет его, потому что здесь уже начинается день, с его призрачными индивидуальностями, с его правдоподобными химерами, основанными на его отчетливых, но, по существу, условных и ошибочных восприятиях. Жизнь человеческая об’ята снами, и светлый день именно сон, от которого мы пробуждаемся в ночь, в смерть. Такова поэзия и философия Тютчева». |
|
